Полоса невезения

Мне это, мягко говоря, не понравилось. Особенно в свете недавних событий. И тут же вспомнился глупый и мутный сон, навалившийся на меня в третьем часу, когда я все же оторвался от монитора, ощущая гулкую пустоту в голове. По идее, там не пустоте должно быть место, а утрамбованной информации по фирме "Комфорт-А". Только вот глупая голова не могла уже принимать байты, и сил моих хватило разве что разобрать постель и шмякнуться щекой в пахнущую грозовыми облаками подушку. И тут же растаяла дневная суета, сменившись странным.

Я шел по зимнему парку, чистому и безлюдному, где припорошенные белым еловые лапы прямо-таки просились на новогоднюю открытку, а в мягких солнечных лучах искрился еще не тронутый оттепелью снег. И лишь спутанные цепочки птичьих следов заполняли пустоту этих ненаписанных никем страниц.

Однако настроение мое ничуть не отвечало окружающей безмятежности. Я знал: ничего уже не изменить, грядущее записано и оприходовано в каком-то потертом гроссбухе, и мне остается лишь идти по скрипучей, утоптанной дорожке навстречу тоске. Даже повернись я и шагни обратно - все равно дорожка, лукаво искривившись, привела бы меня в залитый бледным светом Мраморный зал, где уже выгнулась мне навстречу огромной голубой запятой Струна, а в наэлектризованном воздухе сгустилась музыка.

Расплыться кляксой под осенней луной сейчас казалось милостью, незаслуженным подарком судьбы. Пуля в затылок - и конец. Ни стыда, ни боли, ни гниловатого привкуса несбывшихся надежд... Увы, все будет иначе. Пустота прогнется, треснет, вырвется на волю бешеная музыка, тонким сверлом войдет в мой мозг, подчиняя себе, выдавливая из съежившейся души то, что еще оставалось моим.

А вокруг, по колено в сугробах, стояли они, в кургузых курточках и вязаных серых шапках. Посиневшие губы слегка дергались, время от времени выдавливая сгустки слов:

- Мы прощаем тебя, Уходящий... Мы прощаем тебя...

И с каждым выдохом взлетало морозное облачко, возносясь к подернутому неясной дымкой небу. А там, над головой, яичным желтком плавало солнце, больше похожее на луну - ту самую, скучно взиравшую на пролитые в сухую траву человеческие кляксы.

Я хмуро шагал мимо них, стараясь не встречаться глазами с напряженными детскими лицами. Кто же пригнал их сюда, выстроил шеренгами, заставив твердить безнадежно-ледяные слова? Им бы не это, им бы в салочки сейчас, или на санках - но, похоже, детской в них осталась лишь оболочка. А душу выгрызла та самая, хищно изогнутая голубая запятая, раздувшийся на горизонте исполинский червь - то ли смерч, то ли выползший из темных сказок дракон. Добрый дракон, заботливый... Ему виднее, ему и карты в руки... и карты, и планы, и автоматы, и бамбуковые, расщепленные на конце палки.

Увести бы их отсюда, из этой стылой неподвижности, туда, где настоящее солнце и настоящая трава... только нету уже таких мест.

И тут кто-то коснулся моего плеча. Вздрогнув, я обернулся.

Это был он, рыжий пацан с ломающимся голосом. Все в той же футболке и застиранных джинсах.

- Ну, привет, - удивленно пробормотал я, уставясь в скуластое, испещренное капельками веснушек лицо.

- Взаимно, - кивнул мальчишка, и в воздухе повисла бесцветная пауза.

- Не холодно тебе? - наконец сказал я, окидывая его взглядом. Одежда, мягко говоря, не по сезону.

- Мне-то не холодно, - пацан смотрел под ноги. - Я же не отсюда. Вот им, - кивнул он на замершие ребячьи шеренги, - им холодно. А будет еще холоднее.

- Ну и что теперь делать?

- Этим другие займутся, Константин Дмитриевич, - устало протянул пацан. - А у вас своя дорога.

- Туда, что ли? - я показал глазами на вздыбившуюся у горизонта Струну.

- Угу, - кивнул он. - Только иначе, чем вы думаете.

- Откуда ты знаешь, что я думаю? - ухмыльнулся я. - Экстрасенс, что ли?

- Если бы... - без улыбки произнес мальчишка. - Только это неважно. Важно другое. Меня к вам послали, чтобы передать: она рвется. Запомнили? Она рвется.

- Ладно, - кивнул я машинально, совершенно не понимая, о чем речь. - А знаешь... - неожиданно выдохнул я, - вот уже полгода, как меня никто Константином Дмитриевичем не звал. Только Антоновичем.

- Как его? - махнул рукой вбок пацан, и, глянув туда, я увидел...

Костя стоял в снегу, но не тонул в нем - казалось, снег расступался возле его ног. Потому что белое его лицо было белее всех снегов мира, вместе взятых.

- Привет, тезка... - едва двигая губами, прошелестел он, и хотя между нами было не больше двух метров, мне показалось, будто звук доносится из невообразимых, за миллионы световых лет далей.

- П-привет... - лязгнув зубами, отозвался я. Не то чтобы мне сделалось страшно - хуже, чем было еще совсем недавно, видимо, и не бывает, обрадуешься любому страху, если он заменит скучную безнадежность. Но все-таки мурашки пробежали у меня по спине, и что-то встрепенулось глубоко-глубоко, точно форточка где-то во мне открылась.