Полоса точного приземления

- Затон, я ноль-четвертый. Прошу взлет. И командный пункт отвечает:

- Ноль-четвертый, взлет вам разрешаю. Отвечает голосом Степана Федько. По традиции этого КБ на первых вылетах новых самолетов микрофон руководителя полетов берет в руки кто-нибудь из ведущих испытателей. Считается, что в случае возникновения обстоятельств, деликатно именуемых нештатными, такой руководитель быстрее, без промежуточных инстанций, выдаст наилучшие рекомендации, а порой - и прямые команды.

Марат не думал, что ему, какая бы ни возникла ситуация, может потребоваться консультация («Как-нибудь разберемся сами»), но голос Лорда в наушниках был сам по себе приятен - вроде рукопожатия друга на счастье.

Тем не менее ответил он, как положено:

- Понял вас, Затон. Взлетаю.

Плавно выводятся на режим полной тяги двигатели. Теперь самолет уже не подрагивает, а вовсю дрожит напряженной, нетерпеливой дрожью.

Отпущены стояночные тормоза - и машина энергично, так что всех сидящих в ней инерция плотно прижимает к спинкам кресел, устремляется вперед. С каждой секундой все быстрее мелькают уходящие… нет, теперь уже убегающие под самолет плиты бетонки.

Литвинов осторожно, мягким движением поднимает нос - прекращается постукивание носовой тележки… Еще две-три секунды, и машина легко всплывает - отделяется от земли.

Летчики дают ей набрать полсотни метров в том же углу, в каком ее застал отрыв, - лучше раньше времени не менять ее положения в пространстве. Мало ли какие особенности могут быть у этой незнакомки. Пока еще, конечно, незнакомки.

Хотя, если вдуматься, не такой уж по всем статьям незнакомки. Прошли времена, когда летчик, вылетая на новом самолете, совершал, как любили писать журналисты, «прыжок в неизвестность». Хотя писали, в общем, правильно… В двадцать четвертом году, поднимая в воздух первый отечественный истребитель оригинальной конструкции, летчик-испытатель Арцеулов не мог предполагать, что сразу после отрыва его самолет, не слушаясь рулей, неуправляемо взмоет вверх, а затем рухнет на землю. Да и в последующие годы первые вылеты новых самолетов не раз преподносили сюрпризы, весьма и весьма неприятные. Но чем дальше, тем таких сюрпризов становилось меньше: наука не стояла на месте. Особенно в последнее время, когда появились и мгновенно распространились моделирующие стенды. «Полетав» на таких стендах, летчик знал об еще не поднявшемся в воздух аппарате если не все, то, безусловно, самое главное. Ни о каких прыжках в неизвестность речи давно нет.

И все-таки: первый вылет - это первый вылет!

Именно он переводит машину в новое качество: из стоящей на земле в летающую, уже побывавшую там, в небе, где ей и предназначено жить своей трудовой жизнью.

…Метрах на пятидесяти Литвинов командует бортинженеру: «Номинал», и почти сразу после этого: «Ноль-восемь номинала» - пустая, ничем не загруженная машина быстро разгоняется.

Напряжение в кабине спадает. Или если и не совсем спадает, то теряет свою остроту. Действительно, все пока идет хорошо. Литвинов пробует поработать рулем высоты - слегка поднять нос самолета, потом снова прижать его. Самолет послушно, мягко реагирует на это. Так же плавными, эластичными кренами отвечает он на вращение штурвала влево и вправо.

…Высота - четыре километра. Литвинов делает змейки, развороты, меняет скорость, прощупывает машину на всех разрешенных в первом полете режимах. Вообще-то их не так уж много, этих режимов: самолет пока плотно обложен ограничениями - и по скорости и по перегрузке, и по кренам… Но все-таки представить себе, что он такое есть, - можно… Попробовав хотя бы предварительно разобраться в этом, Литвинов передает управление Кедрову, чтобы тот тоже прочувствовал самолет. Кедров охотно берет, нет - хватает в руки штурвал, делает несколько плавных эволюций и удивляется: «Совсем нет ощущения, что он такой здоровенный! Будто двухмоторной машиной управляешь!»

Лоскутов встает со своего места («Марат Семеныч, пригляди за моим пультом») и отправляется назад, в фюзеляж, похожий размерами на приличный кинозал, чтобы поглядеть из иллюминаторов на крыло и работающие двигатели. Правда, судя по показаниям приборов, там все в норме, но приборы приборами, а свой глаз - это всегда неплохо. Чтобы «приглядеть» за пультом бортинженера, Литвинову приходится вывернуться в своем кресле почти на сто восемьдесят градусов, да и все равно не очень хорошо видны в глуби затененной кабины все бесчисленные стрелочки и лампочки этого пульта. Но ни одна из красных лампочек, сигнализирующих о каких-то беспорядках, не загорается. А тут возвращается на свое место бортинженер:

- Все нормально. Потеков нет. Ничего не трясется, даже в корме.