Полоса точного приземления

Действие повести происходит в шестидесятые годы. Вообще говоря, точная привязка описываемых событий к определенному промежутку времени в данном случае, наверное, не так уж обязательна - речь идет прежде всего о психологии людей, которая изменяется с течением времени не очень быстро. Правда, чрезвычайно быстро изменяется техника, особенно авиационная, но не она находится в центре повествования. Шестидесятые годы показались автору, пишущему о летчиках, интересными и потому, что тогда еще. продолжали активно действовать, летать авиаторы, участвовавшие в Великой Отечественной войне и вынесшие из нее немалый профессиональный, а главное, нравственный опыт.

Закончив повесть, автор по инерции поставил было подзаголовок «документальная». Но тут же зачеркнул его, потому что… Выше как раз объяснено, почему… Однако, если бы существовал такой термин, автор охотно предпослал бы повести подзаголовок - «почти документальная».

А впрочем, раз уж написано просто «повесть», пусть так оно и остается. Тем более, что это, наверное, действительно ближе всего к тому, что в конце концов получилось на самом деле.

Глава 1

«Высота сто восемьдесят. Скорость двести девяносто», - глуховато прозвучал в наушниках голос наблюдателя.

Литвинов пошевелился - поудобнее устроился в кресле, снял с рук перчатки («кто видел пианиста, который играл бы в перчатках?») и, не глядя, бросил их на боковой пульт кабины. Кожей ладоней сразу ощутил теплоту штурвала и пронизывающую его - как живое существо - мелкую дрожь. Теперь на последнем, завершающем этапе захода на посадку вслепую пилотировать самолет требовалось с точностью ювелирной.

В кабине уютный полумрак. Стекла задернуты непроницаемыми черными шторками. Мистическим зеленоватым светом флюоресцируют стрелки и оцифровки приборов. Снаружи доносится спокойное, приглушенно-монотонное шипение работающих на средних оборотах реактивных двигателей.

- Высота сто пятьдесят. Скорость двести восемьдесят…

Самый ответственный момент. Упустишь сейчас курс или глиссаду - поправить с каждой секундой будет все труднее.

В центре приборной доски, прямо перед глазами летчика - небольшой, как у старомодного телевизора, экран. Четыре мерцающие золотистые полоски выстроились на нем правильной равнобедренной трапецией. Пока она правильная, не перекошенная, сидящая на своем законном месте у перекрестья в центре экрана, все в порядке… Смотреть! В оба глаза смотреть, чтобы не упустить малейший перекос или уход отметки и в ту же секунду мягким, точно дозированным движением штурвала и педалей пресечь отклонение в зародыше…

- Высота сто двадцать. Скорость двести восемьдесят…

Голос наблюдателя - ведущего инженера Феди Гренкова, обычно мальчишески звонкий, сейчас звучит непривычно солидно, даже немного напряженно. Федя чувствует всю меру лежащей на нем ответственности: самолет приближается к земле, а летчик в закрытой кабине ничего, кроме приборов не видит. А приборы… Самый главный прибор, «Окно», который они как раз испытывают, пока еще на положении как бы подследственного. Полное доверие ему еще только предстоит заслужить. Для того и летают.

А земля-то, родимая, рядом! Считать ворон не приходится…

Правда, пока все идет хорошо, заход точный - вот она впереди, белая бетонная полоса аэродрома. Гренков, как положено, докладывает текущие, быстро меняющиеся значения высоты и скорости полета. И на всякий случай неотрывно держит палец на красной кнопке; стоит ее нажать - и шторки кабины летчика мгновенно откроются. Подведет прибор - летчик выправит машину взрячую. Приведет ее в более или менее приемлемое положение раньше соприкосновения - назовем это так - с землей. Кстати, в случае этого самого соприкосновения первым уткнется в матушку землицу сидящий в носовой кабине наблюдатель. Хотя, конечно, в подобной ситуации одной-двумя сотыми секунды раньше или позже - более или менее безразлично. Но тем не менее…