Полоса точного приземления

После выхода высокой делегации из начальственного кабинета мнения ее членов разделились.

- Все-таки социал-соглашатель он, - сказал Литвинов. - Как раньше говорили…

- Не очень-то соглашатель, - возразил Федько. - В чем-то с нами согласился, а в чем-то своей линии держался. И, между прочим, обосновал ее. Технология руководства! - не без уважительности добавил он.

- Не бывает такой линии, чтобы ее нельзя было бы как-то обосновать, - философски заметил Белосельский. - Но этот «Листок готовности» он отменит. Что и требовалось доказать. Давайте будем прагматиками.

В принципе ни Федько, ни Литвинов это субъективно-идеалистическое учение - прагматизм - не разделяли. Но в данном частном случае считать себя прагматиками согласились.

Наконец пришла долгожданная погода!

В смысле - очень плохая.

Наверное, во всем огромном, многомиллионном городе одна лишь только маленькая группка людей, занимавшихся испытаниями «Окна», встретила запоздавший в этом году поворот природы в сторону настоящей осени с таким одобрением.

Накануне первого полета с «Окном» в естественных условиях - заходов на посадку из плотной, стелющейся низко над землей облачности - Литвинов весь вечер то и дело выглядывал в окно: не улучшается ли, боже упаси, погода. Но нет, погода не менялась: сплошная облачность с нижней кромкой где-то на пятидесяти - семидесяти метрах, мелкий, моросящийся дождик, словом, все, как надо.

В такой вечер хорошо сидеть дома.

Валентина, как обычно, была занята в спектакле.

- Сыграем? - спросил Марат, кивнув на коробку с шахматами. Баталии за шахматной доской с сыном давно утратили всякий спортивный интерес: парень превзошел в этом искусстве отца и обыгрывал его, по формулировке самого Литвинова, бессовестно. Еще несколько лет назад, когда успехи Литвинова-младшего едва обозначились, Марат заикнулся было о том, чтобы отвести сына в районный Дом пионеров, где, судя по восторженной заметке в газете, клубом шахматистов руководит сам…

- Да я уже там был, - усмехнулся сын.

- Ну и что?

- Завернули.

- То есть как это - завернули?

- Очень просто. То есть коленкой, конечно, не поддали. Но сказали, что я неперспективный.

«Вот так! - подумал Литвинов. - Уже неперспективный. Так и проходит жизнь человеческая в том, что непрерывно отваливаются нереализованные возможности. В восемь лет поздно учиться балету, в десять - скрипке, в двенадцать - плаванию. В профессиональном плане, конечно. Если для души, то пожалуйста… Ну, а в сорок? Что еще светит человеку в сорок?»

Проиграв сыну в резвом темпе четыре партии подряд и вдоволь с ним наговорившись, Марат лег спать - завтра работать. Вернулся было мыслями к предстоящему долгожданному полету («Вроде дело с «Окном» идет к концу»), но тут же заснул. Он всегда засыпал быстро. И охотно объяснял, почему: «Понимаете, чистая совесть…» Тюленев, услышав впервые это объяснение, даже допытывался у Белосельского, всерьез это Литвинов говорит или шутит. И утвердился в том, что шутит, лишь после торжественного заявления Петра Александровича: «Неужели Литвинов похож на человека, способного шутить над святыми вещами?!»

Вылетев, Литвинов через несколько секунд после отрыва от бетонки оказался в облаках. Шасси и закрылки убирал уже в слепом полете, не отрывая глаз больше, чем на одну-две секунды, от пилотажных приборов. Включил антиобледенители: «Вроде бы не должно быть льда - температура плюсовая. Но уж вреда от включенных антиобледенителей никакого»… В облаках было тихо, не болтало. Хорошо сбалансированная машина устойчиво держала режим полета.

Когда летишь в редкой, рваной облачности, перед носом самолета беспрестанно мелькают и, облизнув борта, уносятся куда-то назад влажные, серые клочья. Но в плотных облаках - таких, какие окружали в тот день самолет Литвинова, - за остеклением стоит сплошная монотонная масса; даже своя собственная скорость в ней не ощущается: кажется, будто машина зависла неподвижно в этой непроницаемо-серой мгле, и только чуть подрагивающие зеленовато-фосфорные стрелки приборов подтверждают: нет, не висишь на месте, движешься вперед, да еще с приличной скоростью!

Но вот стрелка радиокомпаса, настроенного на дальнюю приводную станцию своего аэродрома, подползла к двумстам семидесяти градусам. Траверз. Пора строить заход на посадку, первый заход по «Окну» в настоящих реальных условиях, тех самых, для которых этот прибор сделан. Дождались наконец!..

Перед вылетом Федя Гренков проявлял некоторую избыточную суетливость, заметив которую, Литвинов спросил:

- Чего это вы сегодня такой?

- Какой это такой, Марат Семенович?

- Ну, подогретый, что ли.

- Еще бы! Самый главный этап! Конечно, мне волнительно.

- Не употребляйте, Федя, пожалуйста, этого дурацкого слова! Такого в русском языке нет. Услышал бы Белосельский, он бы вас съел. Это актерский жаргон. А вы, слава богу, на подмостках, кажется, не блистаете… Полет же у нас с вами сегодня нормальный. Между прочим, и задание в точности такое, какое мы уже раз тридцать делали. Только метеоусловия другие.