Полоса точного приземления

- Постойте, Федя, - сказал Литвинов. - Не кипятитесь. Каждому нормальному человеку бывает страшно, если обстоятельства складываются по-страшному. Бывало и мне… Но только в данном случае вы, Григорий Анатольевич, ошибаетесь. Видите ли, выйти на полосу точно или с небольшой ошибкой - это ведь гораздо безопаснее, чем выйти в стороне и в последний момент, когда высоты уже нет, выворачиваться наизнанку… Так что соображения собственной безопасности тут как раз к тому и толкают, чтобы как можно раньше и точнее понять, что там ваша отметка показывает. Всем бы приятнее, и риску, раз уж вы о нем заговорили, меньше…

Гренков еще некоторое время повозмущался и постепенно затих. А Литвинов подумал: «Неважные у нас все-таки дела, если пошли в ход такие гипотезы…» На Маслова обиделся. Хотя постарался виду не подать… В течение многих лет Марат привык, что его только хвалили. Привык быть «любимым сыном» общества. И уж тем более не выслушивать подозрений в малодушии!..

А тут…

Несколько дней спустя Литвинову позвонил Вавилов. Позвонил не на аэродром, а вечером, домой - видимо, желая придать всему последующему неофициальный, доверительный характер.

- Заезжайте ко мне в КБ, Марат Семенович. Есть желание поговорить… Нет, отменять ничего не нужно…

Можно и попозже. Я в восемнадцать ноль-ноль с работы не ухожу… Очень хорошо. Значит, завтра, как отлетаетесь, приезжайте. Буду ждать.

И вот Литвинов сидит в кабинете Вавилова. За окном сумерки. Уютно светит настольная лампа под зеленым абажуром.

- Чай или кофе?

- Пожалуйста, если можно, чай… Вавилов немного помолчал и сказал:

- Мы в трудном положении, Марат Семенович. Еще помолчал и повторил:

- В очень трудном… Сейчас ясно, что некоторая нестабильность отметки…

- Виктор Аркадьевич! Побойтесь бога! - не смог удержаться Литвинов. - Нестабильность! Да это вообще нельзя назвать отметкой!.. Вы меня простите, но, я вижу, вы тоже этой склонностью заразились - всякие неприятные вещи называть поделикатнее. Это от спортивных комментаторов пошло. Но с ними хоть беда невелика: люди научились переводить с их языка. Скажет комментатор: «Спортсмену изменили нервы», и вы понимаете: значит, съездил кому-то по физиономии. А если «игрок нарушил спортивный режим», это надо понимать: напился, как свинья. И у нас в авиации эта деликатность привилась. Вместо слова «вибрация» - если она хоть капельку поменьше разрушающей - изобрели псевдоним: зуд. Или для помпажа - опять-таки, если от него двигатель, спасибо ему, не развалился, - совсем уж небывалое слово придумали: бубнение… В том смысле, что, мол, бубнит что-то в двигателе… Так и ваша нестабильность.

Вавилов выслушал это отступление от начатого разговора с явным нетерпением. Но Литвинова не перебивал. И лишь дождавшись конца тирады своего собеседника, продолжил:

- Хорошо. Не будем спорить о словах… Мы надеялись, что справимся с отметкой быстро, общеизвестными способами. Но пока эти общеизвестные что-то слабо помогают… Дефекты в станции искать бессмысленно. Их нет. А что же есть? Есть… Как бы это сказать поточнее… Есть особенности работы станции как технического устройства. Специфика, если хотите… С ней бороться - дело совсем иного масштаба… Мы, конечно, поиски продолжаем. Расширяем, так сказать, фронт наступления. И результаты, сомнений нет, получим… Но сказать точно, когда это будет, сами понимаете… А сроки между тем поджимают. Станция нужна. Ее ждут… Уже на выходе транспортная машина, между прочим, - ваша машина, на которую наша станция пойдет. Должна пойти. А сейчас все дело в сроках! Что придет раньше: готовность станции к установке на самолет или готовность самолета принять станцию…

- Но чем я-то могу тут помочь? - спросил Литвинов.

- Можете! Постарайтесь хоть как-то приноровиться к поведению отметки. Останавливать испытания нельзя! У нас теперь уже не недели, а дни на счету! Постарайтесь! Это очень нужно.

Первое, что едва не соскочило с языка Литвинова в ответ на слова Главного конструктора, было безответственное: «Постараюсь». Такой ответ его в конечном счете ни к чему не обязывал - постараюсь, мол, а что уж получится, там видно будет. Но от такого ответа Марат удержался. К Вавилову он относился с уважением и симпатией. Производила впечатление и сама непривычная для всех, знавших Главного конструктора, просительная интонация, в которой тот повел этот нелегкий разговор. Да и профессиональная этика кадрового испытателя не позволяла Литвинову кривить душой. И он не покривил. Хотя и облек свой ответ в ту самую обтекаемо-мягкую форму, о которой сам только что отзывался столь едко.

- Понимаете, Виктор Аркадьевич, я уже старался. Очень старался. Поверьте!.. Но ничего не получается. Я все пытаюсь усмотреть в том, как отметка плавает, какую-то закономерность - уловить не то, где она сейчас, в данный момент, находится, а где должна, где будет через секунду… И не могу этого уловить… Не выходит… И потом: допустим, что я чего-то, худо-бедно, добьюсь. Так ведь все равно мое слово не последнее. А заказчики?