Полосатый жираф Алик

— Что нехорошо?! — взвинтился Коптилка. — А подпускать ядовитость в придуманную крапиву хорошо? Кириллка вон как… завопил…

Кириллка поднял серые честные глаза. И смущенные, и… твердые. Он так смотрел, если надеялся кого-то убедить в справедливости. А делал он это часто. Даже в ту минуту, когда к ним в третий класс ворвался бандит и заорал, махая автоматом, что всех берет в заложники и пусть ему дадут самолет и миллион долларов, а пока не дадут — всем сидеть и не пикать, Кириллка попытался доказать правду: «Но послушайте, пожалуйста, мы-то здесь при чем? Ведь не мы же виноваты в ваших несчастьях. Ведь…» — «Ма-алчать!» — и псих нажал спуск.

Но это случилось давно. Нынешний же случай был, конечно, не страшный, а пустяковый. Однако Кириллка и теперь смотрел очень серьезно.

— Понимаешь, Валерик, это ведь Рыкко подсунул нам ядовитость. Потому что он такой. Но мы-то не такие. Зачем нам быть как он…

Коптилка тяжело сопел. Его немытые уши заметно порозовели.

Сырая Веранда сказала:

— А по-моему, так этому Рыкко и надо.

Аленка возразила:

— Но ведь он спал…

Музыкант Доня, который очень любил книжку «Три мушкетера», поддержал Аленку:

— Надо вступать в бой открыто, а не со спины. И не с пятки…

— Да, — сказал свое слово и Голован. — Крапивная ядовитось, это, конечно, «казус белли», то есть повод для войны. Но войну надо начинать с объявления.

— А он-то! — опять возмутился Коптилка, но неуверенно. — Он-то разве нам объявлял?!

Минька Порох молчал и хлопал белыми ресницами. По правде говоря, ему нравилось то, что сделал находчивый Коптилка. И зачем каждый раз объявлять этому коварному Рыкко войну, если она и так идет давным давно? И нападение со спины (и с пятки) на войне дело обычное и справедливое. Но… вот Кириллка сказал: «Мы-то не такие». И в его словах была какая-то более «справедливая справедливость».

А Локки сидел на спинке стула, как мартышка, и ничего не понимал. Его государство Цтаанатаиннакоа-ката и соседние страны никогда не объявляли войну своим врагам. Наоборот, считалось великой доблестью напасть на другой народ неожиданно, уничтожить врагов, пока те не успели взяться за мечи, а уцелевших обратить в рабов… Но, с другой стороны, Локки понимал: он в здешней компании самый маленький и не самый умный. Лучше помолчать.

Минька наконец пришел к определенному мнению:

— Ты, Коптитлка вообще-то молодец. Только надо было сначала крикнуть в пространство: «Ну, погоди, Рыкко, мы тебе это припомним! Берегись!» И тогда уж…

— Подумаешь, прижгли ящерице пятку, — буркнул Коптилка. — Что мне теперь, колотиться башкой о самый большой астероид?

— Не надо колотиться, — сказал Кириллка. — Ты слетай опять к Рыкко да извинись.

— Че-во-о-о?! — Коптилка вытаращил глаза.

— Вот тебе и «чего», — подвел итог Голован. — Кириллка прав. Извинись. Чтобы, так сказать, стабилизировать межзвездную обстановку и не нарушать гармонию Великого Кристалла.

— Ненормальные, да? — жалобно спросил Коптилка.

— Не упрямься, — сказал Доня Маккейчик. — Ты же всё понимаешь.

— Ничего я не понимаю! Привязались…

Но он уже понимал: никуда не денешься. А ребята понимали Коптилку: кончно, извиняться всегда неловко, особенно перед врагом, которому прижег пятку.

— Что мне теперь? Канючить как перед завучем в интернате: «Простите, я больше не буду»? — В сердцах Коптилка даже вспомнил прежнюю жизнь, но сейчас на это не обратили внимания.

— Можно использовать и другие выражения, — посоветовал Доня Маккейчик. — Не терять достоинства.

— Ага, не терять! Он обещал, что, если кого схватит, уши надерет!

Здесь наконец вмешался Локки:

— Как же он схватит? Надень скафандр из скользящих полей!

Коптилка посопел:

— Будто не знаете. Когда извиняешься, скользящие поля не действуют… А еще он обещал взгреть своим хвостом. Помните, какой у него хвост…

Хвост помнили. Толстый и могучий в начале, он к концу сужался до толщины (вернее, до тонкости) обычного прута, и были на нем зубчики.

— Ты ведь можешь сделать то место нечувствительным, — посоветовал Минька.

— Да-а… а душу-то не сделаешь нечувствительной. На ней все равно останется рана. Душевная…

— Уж будто ты не извернешься, — сказал Голован. — Хватит тебе хныкать, извинись и дело с концом. Скажи, что мы, мол, все сожалеем…

— Я не сожалею, — вставила Сырая Веранда.

— Скажи: «Мы почти все сожалеем»…

Коптилке что делать? Против общества не попрешь. Можно, конечно, плюнуть и запереться в своем кирпичном, похожем на старую котельную доме на долго-долго, да только себе дороже. Глядишь, Серая Печаль тут как тут…

— Давят, понимаете, целым коллективом, — пробурчал Коптилка. — Все на одного. — И приготовился умчаться сквозь пространства для объяснений с «этой зловредной ящерицей».

— Постой, — велела Аленка. — Неприлично извиняться в таком виде.

— В каком еще виде!