Половецкие пляски

Рыбкин как-то предупредил ее, что первая дружба для него двух первых любовей стоит. Посему Макара трогать не стоило, но, в общем, Зоя и не хотела, упаси Господь… Входил Макар куда-либо обычно со стуком, резко вписывая квадратную скуластую улыбку в дверную щелку, не дожидаясь ответа, не спрашивая, а констатируя: «Можно…» На груди у него висела печальная Богородица, обрамленная игристыми камешками. Макара вряд ли можно было назвать весельчаком, его фигуристые бутылки и прочие угощения, которые он неохотно выкатывал на стол, прежде сумрачно оглядев гостей, нагоняли меланхолию, виноватость, бред преследования. Наверное, были женщины, хотя бы одна, которым он нравился, например, его бывшая жена, но главное, что Рыбкин за него в огонь и в воду. Поэтому совсем неудивительно, что Зоя струхнула нешуточно. Маринкин двор огласили поздние тормоза, из машины выскочила Половецкая в рыжей футболке с жирными пятнами на животе и сильным натяжением на бюсте, в устаревших джинсах типа «бананы» и без трусов. О последнем она объявила сразу, не успев традиционно закурить с дорожки. Мы с маленькой Мариной подняли брови, а Зоя кратко приперла нас к стене, мстительно сложив губы: «Ну, жлоб… Скажите честно, вы верите, что я могла стащить у Макара стольник?!» Мы верили, но сказали «нет», потому что дружба превыше всего, а не какие-то там Макары. Зоя Михайловна сипло заплакала. Хорошо, что не перевелись еще счастливые случайности и позвонил Марик. Ему ответили, что оргия сегодня никак не планируется и ему все откажут, а Зоя и вовсе кричит SOS. Марик от ответственности за слабых мира сего так побледнел, что даже телефонная линия поперхнулась, и сказал, что придет помогать. Он был деликатным евреем и не мог позволить женщине страдать, тем более считая, что любое женское страдание от недостаточного вливания в организм мужских гормонов. Когда-то Зоя, в лучшие свои времена, наняла Марика репетиторствовать при своем сыне — и сразу решила, что вкрадчивый еврей никого не полюбит, кроме нее. В связи с чем быстро перестала ему платить. Марик удивился, глянул на нее поверх очков шоколадными глазами и все понял. Он понял, что перед ним мелодию любви поет сердце несостоявшейся Эммануэли. Бешенство матки, иными словами, предклимактерическое. Жизнь без мужчины для любой особы с пятнадцати до семидесяти Марик приравнивал к вредному производству. Он спас Зою от вредного производства, но платы за уроки все равно не дождался. Тогда Марик исчез из поля зрения Половецкой — на время. Вместе с ним ушли из Зоиного дома умопомрачительное бабушкино колечко с изумрудом и еще почему-то футляр для очков. Зоя и по сей день считала, что Марик оконфузился не из корысти, а в приступе фетишизма. И посему простила, что в который раз свидетельствует о еврейской прозорливости.

В вечер присвоения Макаровых денег Зоя Михайловна на нервной почве поддала жару. Толком не знаю, где она металась всю ночь — веселящие пары постепенно затуманили экран, но нежным утром вопль Половецкой прорезал реальность. Моим сонным глазам предстала жалостливая картина: Зоя в лифчике и простыне взывала к Рыбкину в телефонную трубку, из которой доносился надоедливый прерывистый зуммер. Она кричала, что ее раздели, что чуть было не надругались, а она принадлежит только Рыбкину, и пусть он сейчас же приедет и всем нам покажет… В кресле, разбросав ноги по комнате, тихонько напевал «Марсельезу» Марик. Следы насилия обнаружить не удалось.

Маленькая Марина продекламировала с нарочитой членораздельностью: «Зоя, либо домой, либо спать!» Марина снова безуспешно играла в строгости, и никто ее не слушал, ибо опыт говорил, что уложить Зою удастся, только если она устанет сама. К счастью, она устала и наконец привалилась мокрой щекой к голому креслу. Зато мне спать расхотелось вовсе и замутило от болезненной бодрости. Пришлось с тоски украсть у Марины апельсин, который она заготовила на грядущий сушняк. Тут-то, словно кара небесная, меня настигло бормотание Половецкой. Она беседовала со своим Ангелом. Сон ли это был или словесный лунатизм, или симуляция ради поддержания медиумического имиджа, но, по-моему, с Ангелами так не разговаривают. Ангел не кошка, да так даже с кошками и с хомяками нельзя, ведь они даны человечеству для упражнения в Абсолютной любви. Чем тварь бесполезнее, тем любовь к ней абсолютней, без корыстной червоточинки. В общем, нельзя животину крыть почем зря…