Половецкие пляски

— Да, Аня была любимой дочкой, — не унималась мадам, закурив белую сигарету толщиной со спичку, возмущавшую Глеба своими пропорциями, а Ларочка уже с интересом внимала этой пристойной сплетне. — С одной стороны, баловням родительским часто туго приходится в жизни. Но Аня как-то раз и навсегда впитала в детстве спесивый гонорок, плюс к этому общительность, доходящая до всеядности, и внешность, конечно, неплохая, чего уж там… Она умела закрутить вокруг себя карусель. В обаянии ей было не отказать, оттого и прощалась истеричность, капризы по мелочам. Она умела перевоплощаться, могла изобразить замухрышку, матюгнуться в очереди, зарыдать оттого, что не лежала прическа, могла быть холодной стервой, а иногда — симпатяшкой и умницей. Не поймешь, какой она была на самом деле. Да и надо ли понимать… Я боюсь показаться предвзятой, но я целиком и полностью за твою маму.

— Ну ты прямо как на партийном собрании — «за», «против», — весело проворчала Лара, а мадам вопреки своей манере взахлеб парировать даже не посмотрела на дочь.

— Да, Глеб, тут, как ни крути, ситуация скользкая.

— Знаю, — быстро вставил Глеб, чтобы мадам не замялась ненароком на деликатной теме, — отец… и все такое.

— Да. Я единственный раз видела Аню озадаченной: когда ее… гм… они с твоим отцом расстались, в этот период. Ну для любой женщины это не подарок, но тут, понимаешь, ведь сестра родная вроде как вовремя подоспела, так для нее выглядело. И жили-то тогда на виду у всех, ничего не скроешь, и, на беду, Мария Ксенофонтовна тоже была в курсе. Для нее все было однозначно: уводить женихов подло, и все тут. Тем более что она лелеяла надежду, что Аннушка выйдет замуж, остепенится, и вроде только-только у нее все наладилось — и сразу полетело в тартарары. Как было втолковать бабуле, что не всякий мужик, что кадрит ее дочь, собирается вести ее под венец. И отец твой ни о чем таком не заикался… Я подозреваю, что Аня подогревала бабулино неудовольствие, сама того не осознавая. Плач по ночам и так далее. Но что можно было придумать глупее, как пилить Ленку за то, что перешла дорогу родной сестре?! Аня показательно рыдала, а сама ведь уже успела забеременеть от Фили. Бред!

Глеб предпочел промолчать. В конце концов, с какой стати ему придерживаться исторической достоверности, до которой ему и дела не было. У каждого свой мальчик для битья, и пусть себе с ним воюют… Однако он злился на свою наивность, с которой полагал, что сложит полную картинку из недосказанных кусочков. Не тут-то было — каждый норовил нарисовать свою, и ведь это можно было предвидеть, и дело не в бреднях мадам Петуховой, а в том, что ему уже никогда ничего не понять в старой сказке про Аню-царевну и всех ее богатырей…

— Папаша запал ей в душу. Дальше, — неожиданно для себя потребовал Глеб.

— А что дальше… Я свечку не держала. Я помню только, что он оказывал на нее какое-то нервно-паралитическое действие. Она при нем заикалась, недоговаривала фразы, становилась грустной и неловкой, смеялась невпопад. А впрочем, это могли быть ее обычные игры, она хорошо входила в роль, даже слишком. И вот что удивительно — все было при ней, и мордашка, и стать, и голос, и всегда в центре внимания, мужики за ней вроде бегали, а счастливой ее было не назвать. Как принцеску, у которой всего завались, а она хнычет по наливному яблочку на золотом блюдечке, да так хнычет, что готова подохнуть от тоски.

— Мам, не говори банальностей, — вставила Лара, подмигивая Глебу и сигналя, что, мол, хватит, на сегодня все, сворачивай тему, а то мамуля что-то раздухарилась. — Давай лучше торт достанем.

— Так доставай, — не повела бровью мадам и, невозмутимо накатив себе в очередной раз полный фужер, продолжала. Говоря, она преображалась, расцветала, и ее подвижное круглое лицо уже не напоминало Глебу толстую и дураковатую физиономию солнца из старинной детской книжки-раскраски, в которой стихии сказочно одушевлялись и вели меж собой плохо рифмованные диалоги.