Половецкие пляски

— Хочешь историю с привидениями? Кстати, к теме нашего разговора. Бабушка наша, если ты помнишь, медленно сходила с ума, пока мы росли. Она чудесная женщина, но все-таки дура. Разумеется, она слетала с катушек интеллигентно, без явного бреда. Но пичкала меня параноидальными историями: мол, плохо будешь себя вести — тетя Аня придет и заберет тебя с собой. Не тетя, а вампир! Это еще полбеды. Бабка еще и пудрила мне мозги английскими байками про привидения. Но самая жуткая ночь моего детства, когда у меня была ангина. Вы с Кариной давно сопели, а я проснулась в поту и шлепаю на кухню, а там бабушка. Сидит, ногой качает и носом шмыгает, тишина какая-то нечеловеческая, только радио тихо булькает… значит, около двенадцати что-то было. Она поворачивается, смотрит на меня, а сама как мумия — желтая, обессилевшая, лицо как сдутый шарик, глаза оцепеневшие, полуприкрытые и равнодушные. «Вечерка» у нее с колен падает. Тут я понимаю, что она просто заснула на стуле, а я ее потревожила. Но она ничуть не оживилась, не сбросила сон, а заговорила, не пробуждаясь, опять завела свою шарманку о том, что-де плохо себя ведешь, и Анечка за тобой сегодня придет. Мне уже стало не по себе, а тут я еще увидела ее глаза, какие-то белесые, будто в прозрачной скорлупе, и из них морщинистые слезки. Она потом ничего не помнила… Говорила о привидении какой-то Фанни в Лондоне, в кривом переулке, которая пришла к своей сестре и погубила ее из-за мужчины. Бормотала: «Анечка, я здесь, только деток не трогай…» Вообще речь ее была в высшей степени странной — то полная бессвязность, шепелявый лепет, то вдруг четко и зло: «Родная кровь. Она такое делает!» Я, разумеется, ни черта не понимаю, но готова в штаны наделать от ужаса. Когда видишь безумие, особый страх чувствуешь, невыразимый и исступленный, словно глотнул заразного воздуха и мозги оплавились с одного бока. В общем, повернулась я и потащилась на ватных ногах с кухни, даже в туалет сходить забыла. Лежу, трясусь, боюсь пошевельнуться… Больше всего я боялась, что бабушка сейчас войдет в комнату и меня зарежет, почему — не знаю. Первый раз я своим детским нутром почувствовала, что такое «будь что будет». Слышу — дверь и впрямь тихо-тихо отворяется, заходит бабуля и под мое одеяло руку засовывает. Потом медленно меняет мне майку, кутает потуже и уходит. Все молча. Я чую, что смертушка по душе вместо Христа босиком пробежала. В общем так устала бояться, что меня тут же сон сморил. Утром, слава тебе господи, родители приехали, я им все рассказала. Бабку отправили потом в деревню, там она оклемалась. Но мать молчит до сих пор, что это было, хотя и так все ясно…

— Я ничего такого не помню.

— Да тебе вообще повезло, — улыбнулась Элька и потерла кончик глаза, от чего подводка слегка размазалась и легла треугольной тенью, — ты под стол пешком ходил, когда бушевали всякие страсти.

— Вот уж не надо меня сбрасывать со счетов, я подслушивал, — гордо возразил Глеб.

— Что-то ты отощал, — внезапно сменила тему Элька, и сразу послышались глухие шаги матери в коридоре. Глеб осекся, а Элька перешла в атаку:

— Мамуль, чего это ты шалью повязалась, как беглый француз? Опять поясница?

— У меня все в ажуре. Быстро за стол, — послышалось в ответ, а потом мать полезла за какой-то вазой в сервант, стала переставлять хрустальные никчемные безделушки и, сделав неловкое движение, уронила Анино фото в рамке. Жалобно задребезжала металлическая оправа. Завороженно ахнув, мать принялась исследовать портрет.

— Ну чего ты там задеревенела?! Ни одной трещинки, — строго зазвенел Элькин голос, но матушка никак не хотела отпустить испуг.

— Даже вы, маленькие, не сломали, а тут я, старая дура, — ворчала она на себя, а Глеб поймал ее на незаметном превращении в бабушку: лицо моложавое, а походка уже утиная, улыбка покорная, и пальцы от выпуклых складок на сгибах напоминают спущенные колготки. Только бы не повторилось бабкино безумие; захотелось щелкнуть переключателем времен, увидеть мать совсем другой женщиной, с глубоким вырезом и опасной родинкой на шее, которую Глеб когда-то с детским садизмом пытался отколупать. Но тут они уже пошли на кухню, зазвенели тарелками, и минутного наваждения как не бывало, мать с нежным любопытством разрезала пирог, и ничто ее уже не интересовало, кроме пропеченности сочного теста с темным ягодным сердцем.

Уже ночью, когда мать уснула, Глеб и Элька непривычно вместе сидели в полутемной кухне, вспоминали всякое старье и ни слова о будущем. Элька всегда боялась что-нибудь сглазить. И вдруг сама переключилась на темную тему: