Половина солнца

Тогда было ничего не понятно.

Тогда был вопрос.

«Не заслужил?»

Чего не заслужил? Не буду томить самого себя. Это слово, правда, намного хуже «антиутопии». Оно такое мерзко-приторное, как если обычно ты пьёшь чай без сахара, а в гостях тебе насыпают аж три ложки. И тебе приходится пить. Потому что тогда ты ещё относительно понимаешь, зачем тебе притворяться перед другими хорошим.

Пытаться.

Пытаться делать это.

Так что за слово-то? Счастье.

Да, чёртово, сладковато-солнечное, как жаркий летний день, когда наше светило ещё было целым, раздражающе обжигающее кожу словечко.

В моём понимании вот что это такое – «счастье».

Теперь.

А когда-то я думал о нём скорее как о море. Как о тихом лесу в четыре утра.

Не важно.

Был тогда этот вопрос, теперь же я хочу вернуться к предыдущему.

Который задавал себе я, но ответить смог лишь тогда, когда спросил кто-то другой. Он спросил.

Я погружаюсь в воспоминания, не боясь того, что будет дальше.

Ведь это уже было. Иногда надо вспоминать. Просто чтобы не забывать, насколько ты заслуживаешь всех ненавидеть.

– Кто стал провокатором?

Я думал недолго. Кто толкнул меня стать другим. Почему я изменился. Да. Почему? Бессмертие? Рушившийся вокруг нас мир? Окружающие, такие же разрушающиеся люди?

Я ответил, не затягивая паузу. Иначе он задал бы другой вопрос. Или начал бы говорить о погоде. Что за идиот.

– Скорее всего, вся жизнь была провокатором.

Он задумчиво кивнул.

Этот идиот.

Имя ещё у него было забавное – «солнечный» означает.

Он говорил, это судьба.

Верил в неё. Что всё связано и что мы встретились, потому что так велели звёзды.

Фаталист.

Что моё имя, означающее смертельный яд, и его, означающее солнце, – это всё и стало причиной апокалипсиса.

Яд отравил солнце.

Я смеялся, когда слушал это.

А когда был один, думал. Думал: и правда.

Совпадения забавные.

Если их не существует, я не могу сказать, за что так вышло. Именно «за что». Не «почему».

Мои родители дали мне это имя, как прекрасному цветку. А то, что он смертелен, – ну слишком поэтично, не смогли удержаться.

Кто бы мог подумать.

Что поэзия убивает.

Людей. Солнце.

Не помню точно, о чём мы говорили после. Но он отозвался мне собственной историей.

И вспоминаю я только то, что именно ответил ему на собственный вопрос. Вопрос, который прозвучал из его уст, хотя вертелся в уме всегда только у меня.

Так и бывает с людьми. Один думает, думает, а сказать не может.

А другой хоть раз подумал об этом? Вряд ли. Скажет и не запнётся.

Ценности для каждого разные.

Думаю, он всё ещё винит во всем меня.

Яд. Да.

Всем плевать, почему ты яд. Факт один: ты убиваешь.

Я убивал.

В каком смысле – прямом или переносном, тогда я ещё не знал. Но был уверен в одном: себя в гроб я заколотил уже давно.

Шум. Коул выходит из-за шторы, смотрит на меня.

Я смотрю на него.

Воистину волчьи глаза. Похожи на глаза моего отца Эйна.

Странное совпадение.

Совпадение. Совпадение…

Как они достали.

Он проходит через всю комнату. Встаёт напротив. Смотрит на меня.

Я лежу на кровати: ноги положив на подушку, голову – в изножье. Волосы у меня разметались в разные стороны. В последнее время они начали слегка ломаться. Коул говорит:

– Джонатан.

Я разглядываю синяки под его глазами, которым до моих ещё далеко, но, если он не перестанет копировать поведением и отсутствием сна меня и дальше, скоро догонит.

Впрочем, это лишь мысленные шутки. На самом деле таких, как у меня, синяков ему не заполучить.

Я же не только псих, но и просто больной.

Больной. Не только на всю голову.

Мне нравилось себя так называть. Это приносило нездоровое удовольствие.

Больной.

В прямом или переносном смысле – я тогда ещё не знал…

– Что с ним?

Коул садится на стул. Ноги у него дрожат. И руки.

Я невольно снова вспоминаю другого человека. Сосед кладёт ладони на мой стол и сжимает кулаки.

На меня уже не смотрит.

Ему страшно.

– Ты его боишься, что ли? – сжимаю зубы. Хотелось бы ухмыльнуться и рассмеяться ему в лицо, но я не могу. Он потревожил меня не вовремя. Когда мысли были такими, и были они такими без сигареты. Я мог бы прикончить его сейчас за неверные слова.

Он это знал. А ещё знал то, что я в курсе, кого он боится на самом деле.

Коул тяжело выдохнул. Я видел, как его тошнит. У него даже лицо позеленело. Я огляделся по сторонам, раздумывая, успеет ли он добежать до унитаза.

– Будь честен, – вижу, как он поднимает на меня взгляд, но, столкнувшись с моими, свои глаза снова опускает. Как ребёнок перед взрослым. – Ты всё понимаешь.

Я улыбнулся ему.

От этой гримасы самому стало неприятно.

Я не помнил точно, когда научился так неприятно ухмыляться.