Половина желтого солнца

Ричард прижал к носу платок. На него навалилась тьма, а когда рассеялась, он понял, что никогда больше не увидит Кайнене, что жить ему отныне в вечном полумраке, словно в тускло освещенной свечами комнате, лишенной всех красок мира.

37

Оланна то жила надеждой, что Кайнене вернется домой, то терзалась болью потери; то, воспрянув духом, тихонько напевала, то вновь теряла веру и, рухнув на пол, плакала, плакала. Заходила мисс Адебайо, что-то говорила о горе – красивые, пустые слова: горе – высшее проявление любви, кто способен глубоко скорбеть, тот имел счастье любить по-настоящему. Но не горе испытывала Оланна, а нечто большее. Нечто непонятное. Она не знала, где сестра. И неоткуда было узнать. Она казнила себя за то, что не встала пораньше в то утро, что не заметила, во что была одета Кайнене, что не поехала с ней сама, решив, что Инатими известно, куда ее везти. Она злилась на весь мир, когда садилась в автобус или устраивалась в машине рядом с Оденигбо или Ричардом и ехала искать Кайнене в переполненных больницах, но так и не находила.

Когда она наконец увиделась с родителями, отец назвал ее Олам, «золотце», и Оланне стало стыдно – она чувствовала себя недостойной.

– Я даже не повидалась с Кайнене перед ее отъездом. Проснулась, а ее уже нет, – призналась она родителям.

– Anyi ga-achota уа, мы ее найдем, – сказала мать.

– Мы ее найдем, – эхом отозвался отец.

«Да, найдем», – вторила им Оланна, и ей казалось, будто все они в отчаянии скребут ногтями непробиваемую стену. Они делились историями о тех, кто нашелся, кто вернулся домой спустя долгие месяцы. И молчали о тех, кого до сих пор не нашли, о семьях, хоронивших пустые гробы.

Когда ворвались двое солдат и съели ее рис джоллоф, Оланна кипела от гнева. Лежа на полу в гостиной, она молилась, чтобы не нашли ее биафрийские фунты. После ухода солдат Оланна достала свернутые банкноты из конверта, который прятала в туфле, вышла во двор, под лимонное дерево, и поднесла к ним спичку. Оденигбо следил за ней. Оланна знала, что ему это не по душе – сам он до сих пор хранил в кармане брюк биафрийский флаг.

– Ты сжигаешь память, – упрекнул ее Оденигбо.

– Нет. Память у меня в сердце.

Память – не в вещах, которые могут вынести из дома чужие люди.

Шли недели, снова дали воду, в сад вернулись бабочки, а волосы Малышки стали черными как смоль. Оденигбо получал из-за границы посылки с книгами. «Коллеге, пострадавшему от войны, – говорилось в записках, – от собратьев-математиков, почитателей Дэвида

Блэкуэлла». Оденигбо целые дни проводил над книгами. «Взгляни, а у меня ведь было первое издание», – то и дело повторял он.

Эдна присылала книги, одежду, шоколад. На фотографиях она казалась совсем чужой – американка из Бостона. Не верилось, что Эдна когда-то жила по соседству на Элиас-авеню, и еще больше не верилось, что усадьба на Одим-стрит некогда была средоточием ее жизни. Проходя по улицам университетского городка, мимо теннисных кортов и площади Свободы, Оланна размышляла о том, каким спешным был их отъезд и каким долгим стало возвращение.

Ее банковского счета в Лагосе больше не было. Ее будто раздели, будто кто-то украл всю ее одежду, оставив дрожать на холоде. И все же Оланне виделся здесь добрый знак. Раз она лишилась всех сбережений, то не могла потерять и сестру – вершители судеб не так жестоки.

– Почему тетя Кайнене до сих пор за линией фронта? – без конца спрашивала Малышка, глядя на Оланну с подозрением.

– Отстань от меня, несносный ребенок! – сердилась Оланна. А сама в расспросах Малышки тоже видела знак, хоть пока и не могла понять его смысл. Оденигбо твердил: перестань всюду выискивать знамения. Оланна злилась: как смеет он не соглашаться, если она видит знаки возвращения Кайнене? – но тут же мысленно благодарила его: если бы он и вправду думал, что с Кайнене что-то случилось, то молчал бы.

Когда Оланну навестили родные из Умунначи и предложили обратиться к дибии, Оланна попросила поехать дядю Оситу. Дала ему бутылку виски и денег на козу для оракула. Поехала на Нигер и бросила в реку снимок Кайнене. Съездила в Орлу и трижды обошла вокруг дома сестры. А потом ждала неделю, как велел дибиа, но Кайнене так и не вернулась.

– Может, я где-то ошиблась? – спросила Оланна у Оденигбо. Они сидели у него в кабинете. Пол был усыпан клочками страниц из полусожженных книг.

– Кончилась война, но не голод, нкем. Твой дибиа просто-напросто истосковался по козлятине. Как ты можешь верить в эту чепуху?

– Еще как могу. Чему угодно поверю, лишь бы вернуть сестру. – Оланна подошла к окну. – Все мы возвращаемся, – сказала она.

– Что?

– У нас в народе верят в переселение душ, ведь так? Uwa m, uwa oso[101]. В следующей жизни Кайнене снова будет мне сестрой.

Оланна тихонько плакала. Оденигбо обнял ее.

8. Книга: Мир молчал, когда мы умирали

Угву заканчивает книгу посвящением: «Хозяину, другу моему».

От автора