Половинка чемодана, или Писателями не рождаются

В сознательной памяти я вижу себя уже подвижной весёлой девочкой лет четырёх-пяти с лохматыми кудряшками на голове – ребёнком любознательным и совсем не покинутым. Я бегаю по нашим и по соседским, когда пустят, комнатам или катаюсь по длинному коридору коммунальной квартиры на трёхколесном велосипеде соседа Лёни – я на целый год старше товарища моих детских игр. И кроватка у меня уже настоящая: железная, с тускло-зелёными прутьями у изголовья и ног, и с приспущенной верёвочной сеткой, чтобы ребёнок не упал во время сна. Я буду ещё долго спать на этой кроватке и после того, как мне совсем снимут сетку, и даже когда пойду в школу, заметно вытянусь и придётся просовывать ноги между железными прутьями спинки.

А в половинке чемодана, стоящего на паркетном полу рядом с белой кафельной печью, поселятся красный пластмассовый мишка и два больших целлулоидных пупса – мальчик и девочка, различаемые по одежде и названные именами бабушки и деда: Вера и Ваня. А ещё там поместится крутящийся волчок с яркими полосками на боках. Любимое занятие – елозя по полу, бесконечно раскачивать ручку его завода: тогда внутри волчка вспыхивают весёлые огоньки и он, как по волшебству, оживает и горделиво танцует на старинном паркете. И все дни, проводимые мною при бабушке, запомнились мне такими радостными огоньками крутящегося волчка и мягким теплом от старинной, облицованной белым кафелем печи.

Изредка приезжала из Выборга мама. Помню, как застывала рядом с ней на кушетке, выпрямив спину. Кушетка имела валики и твёрдые прямоугольные подушки, но мама запрещала мне прислоняться к ним, как и сутулиться. Обычно мама привозила мне в подарок какую-нибудь книжку или музыкальную игрушку. Помню губную гармошку – небольшую плашку с мелкими дырочками в ней; игрушечную шарманку с крутящейся ручкой, издающую непонятный треск; детский ксилофон, сделанный из округлых металлических пластин разной длины, – по ним можно было громко стучать деревянными молоточками с шариками на конце. Много позже, когда мама наконец вернётся в Ленинград и будет жить с нами, она расскажет мне о своих неисполненных мечтах: маме ещё в детстве хотелось играть на гитаре, учиться в музыкальной школе, но не сложилось. У мамы имелись свои претензии к её маме, моей бабушке. Но мне, к сожалению, не передался её музыкальный слух, поэтому музыкальные игрушки быстро ломались и вскоре терялись. Но зато надолго сохранялись подаренные мамой книжки-раскладушки с цветными картинками на толстом картоне. И я, ещё не умея читать, раз за разом, водя пальцем по строчкам, повторяла про себя какие-нибудь путешествия Колобка. Перед самой школой моей любимой книгой стала увесистая книга сказок Андерсена.

Я с мамой: Краснова Надежда Ивановна, 1947 год

У бабушки были другие приоритеты в воспитании девочки. Она шила вместе со мной наряды для кукол Веры и Вани; учила меня вышивать узким стебельчатым швом и расплюснутой гладью; затевала лепить пирожки с начинкой; а также поощряла мою страсть к рисованию, покупая альбомы и цветные карандаши.

Я с бабушкой и дедушкой: Ануфриевы Вера Михайловна и Иван Сергеевич. (И кукла Вера)

Внёс лепту в моё раннее воспитание и дед, ещё до школы научив меня играть в домино и в шашки.

Поскольку я не посещала детский сад, то в половом просвещении отставала от сверстников и долго думала, что мальчики от девочек отличаются только одеждой, как мои бесполые пупсы Вера и Ваня. Но плюсом коммунальной квартиры являлись социализация и расширение кругозора по всем вопросам. Так, мой дружок Лёня, разрешающий мне кататься на своём трёхколесном велосипеде по коридору, однажды наглядно просветил меня. Встав у низенькой детской раковины, находящейся в уголке квартиры рядом с уборной, он взялся за свою фитюльку и показал, как писают мальчики. Демонстрацию процесса застала его мама и поставила сынка в угол за его просветительскую деятельность. Мне тогда было уже шесть лет, а ему только пять.

В этой коммунальной квартире на Средней Подьяческой улице я выросла и прожила до двадцати пяти лет. Сюда прибегала из школы, а позже возвращалась из института. И даже свою семейную жизнь начала здесь – в две наши смежные комнаты, где теснились трое взрослых и я, едва достигшая совершеннолетия, однажды привела своего мужа, иногороднего студента. Здесь научилась замечать разный уровень обеспеченности, узнала о национальных отличиях и разных религиях. В русскую Пасху моя бабушка пекла куличи и угощала родителей Лёни, а они, в свою очередь, угощали нас еврейской мацой на Пасху еврейскую.

Здесь наблюдала, как на кухне соседки ругаются из-за конфорок, из-за открытой форточки, из-за лужи под раковиной. Но сама не успела врасти в статус полноправной хозяйки, чтобы спорить с главными персонажами этих скандалов. Ведь даже после моего замужества обед на всю семью продолжала готовить бабушка.