Половинки космоса

Клац. Клац. Доминошки выстраиваются в змейку. За иллюминаторами молчит бесконечная пустота.

— Мне нечем ходить, — по-балтийски тянет Стрелок.

— Мимо, — констатирует Козодоев, нервно теребя щеку.

— Пропускаю, — присоединяется Бекхан.

Жих еще раз смотрит в свои фишки, потом на поле.

— Единички есть у кого? — спрашивает на всякий случай, уже зная ответ. — Тогда «рыба».

Михаил Ера. Розовый туман

Они провожают героев.

Сколько раз видел по телевизору — репортеры, вспышки фотоаппаратов, рукопожатия, напутственные слова, но сейчас, в шкуре главного героя космического шоу, все выглядит совсем не так, ощущается иначе. С завистью смотрел на тех парней, что отправлялись на орбиту… Теперь миллионы людей смотрят на меня — они счастливы, они завидуют, восхищаются мной. А мне совсем не весело. «Старики» подшучивали, мол, ты, Леша, главное, в штаны не наделай, когда на стартовой площадке оглянешься. Не зря трепались — страшно, по-настоящему страшно и холодно от одной только мысли, что скоро, очень скоро земля уйдет из-под ног и надолго, возможно, навсегда покину родную планету, улечу в неизвестность — туда, где никогда не бывал человек, даже наши «старики».

Почему-то никто не замечает заплаканных глаз родных нам людей, а я смотрю только на них. Павлуша в восторге — папка летит на другую планету! Ребенок. Не понимает, не осознает, что папка может улететь навсегда. Анастасия утирает слезы, но она сильная, она гордится мной.

Останавливаемся на верхней платформе, делаем ручкой, улыбаемся — первая часть подходит к концу, газетчикам нужен эффектный финал, черт бы их всех побрал. Какая тут может быть улыбка? Растягиваю губы, изо всех сил стараюсь быть раскованным.

* * *

— Смотри, Алешка, какие звезды! — Саня зачарованно глядел на усыпанное сверкающим бисером черное небо.

Я плюхнулся рядом на надувной матрас, подложил руку под голову и даже не ответил — затянул, заворожил мерцающий простор; неведомая сила подхватила меня, понесла, закружила в водовороте грез, выплеснула в бездонную пустыню, окружила мерцающими искрами. Нет им конца и края. Нет предела бесконечности.

Вроде лежал на берегу, плескание рыбы и лягушачьи песни слышал, и в то же время будто в невесомости… Эх, если б не комары!..

— Сань! А ты бы хотел полететь туда? Ну, хотя бы вот к той, яркой звездочке? Марс, что ли?

— А то! — отозвался Сашка, но тут же озабоченно шмыгнул носом: — Только нам с тобой не светит, — добавил он как-то совсем невесело.

— Это еще почему?! — я аж привстал от такого категоричного утверждения. — Что значит «не светит»? Это на каком таком основании?

— А твоя годовая по физике? — хмыкнул он в ответ.

— Тьфу ты! Физика — чепуха. Зато по физкультуре отлично, а это то, что надо!

— Не-а, — Сашка явно ехидничал. — Там «ботаники» в почете, а бодибилдингом девчонок удивляй.

Сам-то Саня тоже в отличниках никогда не числился, но рассуждал всегда правильно — честно и логично, а Сашкин отец и вовсе военным летчиком был. Авария какая-то — год в больнице провалялся, а ходить так и не смог. Однополчане ему немецкую инвалидную коляску где-то достали. Удобная, говорит, только с запчастями проблемы. Все ведь рано или поздно ломается — даже немецкое.

— Полечу, — стиснув зубы, выдавил я. — Все равно полечу!

* * *

Необыкновенно яркое, пронизывающее солнце. Безумный, нескончаемый, постоянный день.

Последние крохи романтики покорителей космоса удаляются вместе с голубым шариком, их место занимает невыносимая тяжесть одиночества, осознание собственной микроскопичности и абсолютной беспомощности.

А ведь была романтика, была. Только кончилась, будто испарилась. Безвкусная пища быстро опостылела, неизменный, казавшийся когда-то величественным звездный пейзаж вызывает омерзение, а пустое кувыркание в тесной конуре просто сводит с ума.

Прах. Мы не более чем прах в этом непредставимо огромном, не поддающемся описанию бесконечном пространстве.

Красновато-бежевый диск впереди кажется жутким монстром. Больше не манит, скорее, обжигает душу, напоминая о том, как далеко мы от нашей теплой и родной Земли.

Хочется выть. По-волчьи. От грызущей душу безнадеги. Все бы отдал за то, чтобы сию минуту оказаться дома, в уютной квартире или на даче, да где угодно, лишь бы спрятаться за родным магнитным поясом, за километрами атмосферы от этих колючих бездушных звезд, от этого жуткого бежевого диска, от этой безмолвной черной пустоты и холодного Солнца…

— Ты почему иметь грусть?

Купер безжалостно коверкает русский язык на свой, американский, лад, что в сочетании с вечно улыбающейся физиономией и потоком шуток всегда вызывает добрую улыбку.

Он профессиональный геолог, доктор наук, а на борту выполняет обязанности врача. Весь спектр медицины под его контролем — от травматологии до психологии.

— Да так. Дом вспомнил, — отмахиваюсь, запамятовав о невесомости, легонько стукаюсь лбом о его грудь. Конфуз чуть отвлекает. Оба смеемся.

— Э-эй, дом далеко — тридцать миллионов миль! — хлопает меня по плечу. — Дом — думать рано, грусть — уходить. Мы есть первый человек flying to Mars! Это есть гордость!