Половодье

— Нет, — ответила Катя, — мы не поняли друг друга. Послушайте, вы обвинили товарища Дэнкуша в том, что он индивидуалист. Может быть, не знаю, какой он там «ист». Но мне кажется, что вы ударились в отвлеченную от жизни философию. Высокие проблемы, высокая политика! А я точно знаю конкретные вещи. Буржуазия все-таки поддерживает Шулуциу, а не такого дуралея, как Флореску. А мелкая буржуазия не пойдет с тем, кто соглашается со спекуляцией, когда приходится платить за одно яйцо пять тысяч лей, в то время как учитель получает жалованье всего сто двадцать тысяч лей. Борясь со спекуляцией, мы скорее привлечем их к себе, это я вам говорю, а я живу среди народа. Если мы не примем мер, то и бедняки будут голосовать за Шулуциу, ибо в те времена, когда он был министром, не убивали рабочих на вокзале и жалованье не равнялось сотне яиц, если не меньше.

— Интересно, товарищ Ланга. — (На этот раз он принял ее всерьез, в голосе появился металл.) — Следовательно, вы считаете, что партия совершила ошибку, вступив в союз с другими силами и создав блок из демократических партий?

— Не знаю. Я этого не говорила. В других местах, возможно, все идет иначе, но здесь у Флореску нет никакого авторитета, и он в сговоре с бандитами.

— А наш край не связан с остальной страной, с общими условиями? Разве мы идем с Флореску, просто с человеком по имени Флореску, а не с его партией и с другими партиями? И международное положение не в счет? Может быть, вы не знаете, но в наш город приехал или приезжает, как мне доложили, господин Уорнер, знаменитый журналист, который раззвонит на весь мир: «Беспорядки и мятежи, спровоцированные коммунистами!»

— Плевать мне на этого господина! — воскликнула Катя.

— Ему также плевать на вас, если говорить начистоту. А нас это касается, да еще как! Товарищи, — обратился он к членам бюро, — я лично считаю, что генеральная линия нашей политики правильна. Я много думал над этим и выскажу свою мысль. Некоторые социальные слои, колеблющиеся или противящиеся, предпочитают покупать яйца подороже, лишь бы не менять образ жизни, весь свой уклад.

— А мы, — крикнула Катя, — разве мы не хотим изменить жизнь людей? Разве мы не делаем революцию?

На этот раз Софронич не улыбнулся: ни презрительно, ни злобно. Лицо его не покрылось красными пятнами, а стало лишь бледней, и ответ прозвучал сурово, словно произнесенный другим голосом:

— Да, мы хотим изменить жизнь, и радикальным образом! Но это не должно быть известно всем и каждому. Когда они осознают это, будет поздно. Господин Татареску — министр иностранных дел. Он будет нас представлять на мирной конференции в Париже, там он встретит своих старых знакомцев, с которыми уже вел переговоры. Все будет выглядеть вполне естественно. Пусть весь мир узнает, что все социальные слои населения участвуют в реконструкции страны. А там увидим! Мой принцип (а он не только мой) таков: не раскрывать наши намерения раньше времени. Меня не интересует ни Месешан, ни Флореску, а Татареску. И даже не Татареску, а его друзья из других стран, и не бедняга Леордян, а весь рабочий класс. То, что произошло на вокзале, — это, по моему мнению, несчастный случай. Мы же занимаемся не происшествиями, а политикой. Мы политические работники. И когда настанет время, будем судить и Месешана, и Флореску, и, если понадобится, как раз за несчастный случай на вокзале.

Софронич умолк и глянул куда-то поверх голов собравшихся за столом людей, явно взволнованных его речью, такой необычной для подобных заседаний. И он сам чувствовал нечто вроде сожаления, что так разоткровенничался. И чтоб как-то сгладить впечатление, добавил:

— Кое-кто из вас, возможно, подумает, что я так круто повернул не потому, что у нас с товарищем Дэнкушем имеются разногласия, а потому, что я лично настроен против него. Это заблуждение, лично я не имею ничего против кого бы то ни было из вас. Но между нами существуют разногласия потому, что мы по-разному смотрим на вещи. Я, скажу для ясности, вступил в партию, потому что у нее научная идеология, которая позволяет мне ясно видеть все и далеко заглядывать вперед. На ее стороне исторические законы. В этом суть. Мы никогда не разрешим мировых проблем, если будем спотыкаться на бесчисленных частных случаях, попадающихся на нашем пути. Я знаю, что товарищ Дэнкуш — хороший человек и товарищ Катя — хорошая и слишком добрая. Но если мы примем доброту за главное, мы все превратимся в христиан, и все проблемы будут разрешены лишь там, на том свете.