Половодье

«Хорошо, как знаешь», — сказал Карлик и поспешил стать во главе молчаливо шагавших гуськом людей. Они шли по мокрым и пустынным улицам, готовые на опасное и тайное дело, и инстинктивно, может быть, чтобы не разговаривать, как солдаты, смотрели друг другу в затылок.

На горы спустился осенний туман, и часы на высокой уродливой колокольне католической церкви светились белесоватым светом; каждые четверть часа над городом плыл приглушенный и смутный звон. И даже несколько выстрелов — они бывали еженощно — прозвучали приглушенно и почти мягко в этой сырости. Пауль Дунка чувствовал себя хорошо, новые друзья были ему защитой. С ними он не боялся идти по пустым улицам города. Если бы не они, он, как и все, скрылся бы в доме сразу же после наступления темноты и не решился бы выйти до утра, пока совсем не рассветет. И в теплом одиночестве дома со страхом, словно буржуа, слушал бы все эти шумы взбаламученного города.

Вскоре большие дома со створчатыми воротами, ведущими в уединенные внутренние дворы, где окаменели усталые хризантемы, сменились почти крестьянскими домиками окраинных улиц, и, когда они проходили, охрипшие от лая собаки бились головами об изгороди. Пахло, как в деревне: навозом, домашним скотом, соломой. В одном месте они пересекли железную дорогу и пошли по узкой грязной тропинке через пашню, перепрыгнули через забор, добрались до нескошенной травы и наконец вошли во двор; пограничная река была совсем рядом, ее было ясно слышно. Из-за амбаров, освещенных фонарями, появились темные силуэты.

— Вечер добрый, — сказал Карлик, и силуэты, приблизившись, пробормотали в ответ что-то уважительное.

Потом один из новых стражей таинственного дома на самой границе, принадлежавшего Карлику, сказал довольно громко, так, чтобы все услышали:

— Я сейчас поглядел, как они. От страха уснули.

— Теперь у них будет время отдохнуть. Теперь им только и дела — отдыхать, — ответил Карлик и прошел вперед.

Они вошли в сени, навстречу им с лавки поднялись еще двое мужчин, направив на них яркий свет фонарей. Отодвинули засов на тяжелых дубовых дверях, и все вместе вошли в большую комнату. Кто-то прибавил фитиль лампы, и тут двое, лежавшие на полу, попытались встать, забыв на секунду, что крепко связаны. Они снова упали, но головы их остались поднятыми, как у младенцев, когда их купают.

Все расселись вдоль стен, кроме Карлика и Месешана, которые остались стоять посреди комнаты. Пауль Дунка видел высокую тень Карлика — она покрывала всю комнату, — и сердце у него странно сжалось — как давным-давно в детстве, когда отец вечером, перед сном, заходил в детскую, чтобы потихоньку поглядеть на них; он оглядывал их по очереди, а они вставали в своих ночных рубашонках и ждали. Может, старый Дунка, великий полемист, постоянно спрашивал себя, чего стоят его дети и что после него останется, и Паулю хотелось быть избранным и обожаемым — вот почему, наверное, под суровым взглядом отца у него болезненно сжималось сердце. Но отец все молчал, только глядел на них и, произнеся с мягким безразличием «доброй ночи», выходил, тихонько прикрыв за собой дверь, и шаги его постепенно смолкали, заглушенные ковром соседней комнаты.

Карлик долго, не произнося ни слова, смотрел на связанных, а они, конечно, из страха тоже не решались нарушить молчание. Это были двое верзил, каких посылают на опасные перевозки, старые контрабандисты, а, может быть, и вновь завербованные из тех, кто пытался найти и не нашел себе места в жизни. Черты лица у них были грубые, их низкие лбы, казалось, никогда не озаряла мысль, тяжело выпирали подбородки… Во взглядах этих людей, почти наверняка преступников, светился один только страх, в их увлажненных глазах было что-то от невинности животных, предназначенных на убой. Именно эта невинность особенно поразила Пауля Дунку, несколько мгновений он не мог отвести от них глаз. Гигантская тень Карлика ложилась на стену.

Месешан решительно нарушил выжидательное молчание. Он сделал шаг вперед и с силой ударил ногой одного из лежавших.

— Встать! — крикнул он. — Вас что, отдыхать сюда привели?

Они попытались встать, но не смогли, и опять старший комиссар наподдал им в ребра. Они откатились, сжались в комок и наконец под градом ударов с трудом сели.

— Господин Лумей, — сказал Месешан, по-прежнему хмурый, — эти двое заявляют, что вы их знаете.

Карлик ответил спокойно, почти отчужденно, и после недавнего крика его голос прозвучал, странно, внушая Тревогу:

— Вроде бы и знаю. Дивлюсь только, почему они говорят, что тоже меня знают. Я-то думал, они меня позабыли. Что, не забыли меня, а? Значит, все-таки есть у вас память! А ну, скажи, Филип, есть у тебя память?

Тот, кого назвали Филипом, открыл было рот, чтобы что-то произнести, но от страха не мог проронить ни слова. Что бы он ни сказал, все равно только вызовет ярость. Поэтому он промолчал и смотрел расширенными глазами на Карлика.

— Эй, говори, есть у тебя память? Или ты легко забываешь?

Карлик повернулся к товарищам.