Половодье

В центре города тоже все спокойно. Бредут крестьяне с сумками через плечо, иногда проскользнут сани, оставляя блестящий след на снегу, да куда-то спешат, съежившись от холода, редкие горожане. Некоторые из них снимали шляпы перед бандой Карлика, неторопливо шествовавшей по улице. В ресторане «Корона» с утра были зажжены свечи, и из зала доносились звуки контрабаса: то ли уже начали кутить перевозчики соли, прямо или косвенно связанные с Карликом, то ли еще не кончился вчерашний пир. Веселье этих неизвестных его вассалов еще больше укрепило самоуверенность Карлика.

Город был мирным; давно уже прошли продрогшие военнопленные, распевая свою песню, а может, их и не выводили на работу из-за мороза; в высоких комнатах бывшего трибунала, одетые в пестрые пижамы и халаты, молча страдали раненые. На улице слышались только румынская и венгерская речь. Город выглядел замерзшим и ясным, почти пустым, никакого волнения заметно не было.

— Ну, Пали, ты просто дурак. Я так думаю, что всех вас большие книги испортили, — беззаботно посмеивался Карлик, награждая адвоката дружеским подзатыльником — удар был легкий, почти ласковый, вместо штрафа. — Я не убью его, но сам видишь, что́ делает этот буйвол, Месешан. Подумать только!

Однако Пауль Дунка не отозвался на грубую ласку Карлика заискивающей улыбкой, как бывало когда-то. «В эти периоды безвременья в нас растет инстинкт, — подумал он. — Освобожденные от законов и правил, мы вновь обретаем наши древние связи с миром. Странно, Карлик, добившийся всего только благодаря инстинкту, утратил его — может, виною тому власть?»

Потому что сам Пауль Дунка не успокоился, хотя все было на вид так обыденно и безмятежно: морозное утро, едкий запах аммиака от везущих сани лошадей. От внимательного взгляда адвоката не укрылся первый неприятный признак неблагополучия. У ворот менялы Кагана, где перед войной евреи из Галиции, в ермолках и кафтанах, сидели за нетесаными еловыми столами перед столбиками стерлингов, чешских крон, долларов и голландских гульденов, как сидели в XV веке на Ломбард-стрит, наблюдая краем глаза, не появился ли опасный кавалер, который рукояткой шпаги может сгрести выставленное для обмена золото, — у этих ворот появился потомок Кагана, господин Армин Фогель. На нем не было ни кафтана, ни черной ермолки, не было в нем и примет мудрости. Он носил кожаную куртку, красные «бюргерские» сапоги, как все предприимчивые люди; свежий и уверенный в себе, он держал в сильных пальцах короткую прямую трубку, настоящую английскую трубку. Это был бизнесмен западного толка, который в любую минуту мог сменить свой костюм на элегантный смокинг и уверенной походкой войти в клуб для избранных, где господа грациозно и молчаливо скучают под шорох газет в своем замкнутом кругу, напоминая расположившуюся на проводе элегантную колонию ласточек, которым вдруг почему-то почудилось, что осени больше не будет. Армин (или Арманд) Фогель месяцев девять назад вернулся из концлагеря, где у него убили родителей и детей. Что ему пришлось пережить, он никогда никому не рассказывал, но быстро оправился и переменился до неузнаваемости. Теперь это был самоуверенный, похожий на англичанина господин с трубкой; с философским видом наблюдал он за происходящим на главной улице из-под арки двора Кагана, где когда-то его деды в кафтанах предлагали всем желающим кроны, лиры, доллары и гульдены.

Как человек деловой, он был связан с Карликом многими нитями, за которые держался, соблюдая, впрочем, тайну. Встречались они всего раз или два. Когда Фогель был нужен, его обычно отыскивал адвокат Пауль Дунка, с которым он вел себя вежливо, но сдержанно, как настоящий английский джентльмен, и разговаривал сухо, со скрытой иронией.

Пауль Дунка заметил, как Фогель смотрит на них, сжавши в руке трубку, и взгляд этот показался ему странным. Еще более странным показалось ему, что Фогель вдруг круто повернулся и исчез в подворотне проклятого двора Каганов. Господин Армин Фогель не хотел иметь ничего общего ни с Карликом (это было совершенно ясно), ни с ним, Паулем Дункой, которого он будто и не узнал. Это был один признак. А потом возник и второй: с ними не поздоровалась группа людей, стоявших перед второразрядным рестораном Оакиша, где встречались обычно солидные, старые господа, не нажившие себе в эпоху Карлика головокружительного состояния.