Половодье

Он не был раздражен невниманием полицейского, тон его не изменился, он просто настаивал.

Глядя на него, Месешан понял связь между старым своим воспоминанием (своим единственным поражением, ведь это было поражением, значит, было бо́льшим позором, чем жестокость, преступления, бесконечное число незаконных действий, которые он совершал в особенности за последнее время), связь между этим воспоминанием и точными, простыми вопросами человека, сидевшего перед ним. И когда он понял, все в нем возмутилось, потому что этот прокурор с птичьей головой, с голубыми круглыми и, по существу, глупыми глазками и та грациозная женщина в плаще, облегающем ее стройную талию, — женщина с бархатными темными глазами, были несопоставимы, как несопоставимы уголовный кодекс и старинное изящное стихотворение. Его тогдашнее безумие не казалось теперь, в воспоминаниях, таким позорным, эта тяжкая и странная болезнь стала даже как бы почетной. Перед той женщиной он унижался, но в ее голосе (когда всякая надежда была потеряна, и он стоял на коленях на улице, под опавшими каштанами, а она сказала: «Будь благоразумен, ну будь же благоразумен») — в ее голосе была обезоруживающая кротость. А теперь над ним раздается каркающий голос, возвращающийся все к тем же вопросам, и этот металлический голос звучит подлым превосходством победителя.

— Господин прокурор! — вскричал Месешан. — Вы меня допрашиваете, как будто я и есть правонарушитель, и это после того, что я вынес сегодняшней ночью? Меня подняли с постели, привезли на вокзал, не дали мне там навести порядок. Я был оскорблен при исполнении служебных обязанностей. Потом я отправился к подозреваемому — известному злоумышленнику, давно знакомому полиции, много раз обвинявшемуся в контрабанде еще до войны. Он встретил меня с топором. Я рисковал жизнью и защищался. Я нашел вещественное доказательство. А ты (не хочу больше говорить вы!) — ты благополучно выспался и пришел сюда задавать мне коварные вопросы!

Месешан встал со стула, куда его любовно усадил префект, и принялся большими шагами расхаживать по кабинету — как будто в комнате никого не было. Он был искренне возмущен — и не потому, что прокурор загнал его в угол, а потому, что ощущал несоответствие между двумя своими поражениями, последнее из которых, возможно, будет для него губительным. Под возмущением крылась еще и неосознанная грусть: уж лучше ему было сгинуть тогда, чем сейчас, из-за этого человека, которого он не только боялся, но и чувствовал к нему отвращение. Ни на секунду не подумал он о том, что прокурор прав и безошибочно понял суть дела.

Сперва он только сожалел о своей оплошности, о том, что пошел к Карлику и тот заставил его совершить преступление, которое навсегда сделало их сообщниками. Потом в нем поднялся протест — его захватила волна омерзения к прокурору, который загнал его в тупик.

А прокурор, казалось, не слышал его протеста, не замечал нервозности, перемены в его поведении. Уже через секунду снова прозвучал вопрос:

— Фамилия, имя, адрес и профессия информатора. Где и когда он предоставил вам информацию?

Месешан опять не ответил и продолжал мерить кабинет большими решительными шагами, охваченный гневом, сменившим его недавнее сожаление. «Во что теперь обратилась та женщина?» — думал он.

И тут вмешался префект. Ему нелегко было отказаться от радости успокоения, обретенного благодаря комиссару. Он с тревогой слушал допрос, потому что и сам понял справедливость подозрений прокурора: что-то в самом деле странное было в излишне поспешном убийстве виновного. Префекту удобно было думать, что Месешан говорит правду, но он долго не вмешивался, потому что не знал, как лучше сделать, чтобы никого не рассердить. Теперь же, воспользовавшись раздражением комиссара, он решительно — насколько умел быть решительным — взял его под защиту.

— Дорогой господин прокурор! Прошу вас, оставьте в покое господина Месешана. У него и на самом деле была ужасная ночь, и он рисковал жизнью, пытаясь распутать это несчастное дело, а вы его подозреваете, подвергаете настоящему допросу.

— Просто я хочу выяснить некоторые обстоятельства, господин префект. Я никого не подозреваю, но мой долг — наблюдать за строгим и правильным применением закона.

— Конечно. Вы совершенно правы. Никто против этого не возражает. Так и следует поступать. Но еще есть время, не надо торопить события. В особенности не следует этого делать в данном случае. Отложим, дадим господину старшему комиссару отдохнуть после всех волнений. Потом, в этом я совершенно уверен, дело полностью разъяснится. Я совершенно уверен. Идите, господин Месешан. Идите отдыхать, а после обеда, ну, часиков в шесть, мы во всем разберемся. Хотя что касается меня, то мне и так все ясно. Господин прокурор просто хочет выполнить обычные формальности — вот и все. Нет никаких сомнений в вашей честности. Не правда ли, господин прокурор?