Половодье. Книга первая

А попу где искать защиту? Беглые-то больше к родному гнезду жмутся. У каждого в селе родня. И напроповедуешь на свою голову. Когда в январе отец Василий по забывчивости возгласил многолетие царствующему дому, Петруха Горбань пообещал поломать челюсти батюшке. И поломал бы, не считаясь с саном духовным. Покаяние спасло. Дал отец Василий слово не упоминать в молитвах никого, кроме апостолов да великомученников. Пришлось нажимать больше на деяния святого Иакова и мученика Георгия нового, пострадавшего от безбожного царя Селима Турского.

Много перемен произошло в жизни села с тех пор, как, свергнув Николая-самодержца, замитинговала шалая от революции Россия. Для других эти перемены, может, и не заметны, а батюшка видит их и знает им цену. Не тот стал мужик, ожесточился против порядка. Не возьмешь его проповедью. Крепкая рука нужна, чтоб обуздать мужика, привести к повиновению. А пока нет руки, нечего играть с огнем. Может, отцу Василию больше, чем купцу Поминову, ненавистна проклятая революция, только батюшка не дурак, знает, что всему свое время под солнцем. Вот когда он почувствует прочную опору под ногами, тогда и покажет себя. И Петрухины слова насчет челюсти непременно припомнит.

— Э-э-э… Можно рассчитывать на ваше содействие? — не отступал Марышкин.

«Как бы не так. Ищи помощников в другом месте!» — подумал отец Василий, но начальству ответил смиренно:

— Проповедь утверждает в вере. На пути правды жизнь и на стезе ее нет смерти.

Во дворе, раскатисто проскрежетав проволокой, взвыли псы.

— Кто-то пришел, — сказала тяжело поднимаясь с табуретки, Агафья Марковна.

Юнкер потянулся к окну и увидел стоявшего у калитки Груздя.

— Я к их благородию, — унтер подошел вплотную к палисаднику. Глухо стукнула о дерево шашка.

— Чего тебе? — через плечо юнкера спросил Марышкин.

— Завгородний доставлен на сборню, — по-молодецки щелкнув каблуками, ответил Груздь, который из кожи лез, чтобы выслужиться. К Марышкину по этому случаю можно было послать любого из нижних чинов, но унтер пошел сам. Не так просто загладить свою оплошность. Побег Петрухи Горбаня вызвал ярость у начальника милиции. Карябкина посадил на семь суток в каталажку, а унтера пощадил, учитывая его прежние заслуги. Теперь нужно во что бы то ни стало добиться похвалы от начальства. До тех пор не будет спокойной преданная законной власти и господину Марышкину душа унтера Груздя.

— Сейчас буду, — сказал Марышкин, поднимаясь.

— Куда же вы? Еще гусятинки б отведали, — кинулась к печи Агафья Марковна.

— Э-э-э… Прошу прошения, господа. Дела, — начальник милиции широко развел руками. — Дела… Вот именно!

В пропахшем табаком и людским потом, неуютном помещении сборни его ожидали Роман и Мишка Жбанов. Десятский то и дело поглядывал в обсиженное мухами окно на площадь, откуда должен появиться Марышкин. Роман курил, размышляя о том, зачем он вдруг понадобился начальству. С документами у него все в порядке. Отпущен по ранению подчистую.

— Может, ты перепутал? А?

— Я тверезвый. Кого приказали, того и позвал, — ответил Мишка.

— Меня одного?

— Как есть одного.

— Может, насчет того, что побили меня? Не знаешь?

— Скажут, зачем нужен, — завидев Марышкина, десятский отряхнул пыль с пиджака, поправил картуз и встал у двери.

Когда начальник милиции вошел в комнату, Роман поднялся и встретил его по-военному, вытянувшись в струнку:

— Отставной, Завгородний Роман.

— Садись, Завгородний, — на ходу бросил Марышкин. — А вы можете быть свободны, — сказал он Груздю и десятскому.

Оставшись вдвоем с Романом, начальник не спеша закурил, прошелся раз, другой по комнате, словно хотел показать, как хорошо сидит на нем новый френч. Затем вытер платком пунцовую лысину и заговорил:

— Э-э-э… Насколько я наслышан, ты кавалер георгия? Так?

— Ага, — Роман следил за Марышкиным острым, настороженным взглядом.

— Вот именно! И как живешь, Завгородний?

— Слава богу. Не обижаюсь на житуху. Не хуже, чем другие.

— Так… А говорят, что ты напал на людей и они вынуждены были защищаться. Что скажешь на это?

— Я?.. Я напал? — Роман вскочил с лавки. — Неправда, все неправда, ваше благородие!

— Есть свидетели, что ты избивал объездчика Федора Быкова.

— Раз ударил.

— Вот видишь — ударил. И ударил первым. Так?

— Их же было трое. И все с оружием.

— Я спрашиваю: ты первым нанес удар Быкову?

— Я иначе не мог.

— Отвечай на вопрос, — в голосе Марышкина прозвучали жесткие нотки. — Первым?

— Ну, первым.

— Судить тебя будем, Завгородний!

— За что судить-то? — опешил Роман. — Мне голову проломили, и я же в ответе?

— За нападение на должностных лиц, коими являются объездчики Быков, Шугайлов. И, кроме того, едва не оказался жертвой насилия Андрей Кошелев.

Так вот кто третий! Отец угадал. Значит, ударил сын лесничего Андрюшка. Ну, погоди же!

— Э-э-э… Есть возможность помириться и, если простят тебя, решить дело, так сказать, полюбовно, — продолжал Марышкин.

— Лучше пусть судят, чем мировую с ними устраивать! — горячо проговорил Роман. — Разрешите идти?