Положительный (СИ)

Подхожу к кровати, присаживаюсь на край, накрываю руку младшего своей и чуть сжимаю. Я не знаю, что сказать ему, а потому молчание в этой ситуации - самое лучшее, что я могу сделать для брата.

– Мне не стало лучше, да? – мелкий поворачивает ко мне голову, и я прикусываю губу: глаза у него совсем мутные, запавшие. И мне думается, что ни у кого не бывает таких мешков в шестнадцать. А Саня продолжает меня добивать:

– Я так и думал, – он бледно улыбается. – Знал с самого начала. Только не звони пока родителям, ладно? Не хочу портить им отпуск.

А может, и стоило бы. Куда мать смотрела в самом начале, когда ему прописали первую схему? Была занята своими модными каталогами?

И я вдруг понимаю, что не отдам Саню обратно домой. Я готов платить за его таблетки, шмотки и развлечения, а мать пусть даже не суется в нашу с ним жизнь.

Нашу с ним... Интересно, когда «моя жизнь» превратилась в «нашу»? Когда я пустил Саню настолько глубоко? При условии того, что я не помнил, чтобы когда-то испытывал к мелкому особенную нежность. До недавнего момента. Наверное, именно его болезнь помогла мне понять, что другого брата у меня не будет.

Вот уж действительно, что имеем – не храним.

– Ты меня вообще слышишь? – тонкие пальцы сжимаются вокруг моего запястья, Саня дергается, зачем-то пытаясь приподняться.

– Лежи, пожалуйста, – осторожно прижимаю его к постели, опустив ладонь на грудь. – Врач сказал, что при твоей слабости тебе нужно лежать сейчас. Тем более, у тебя капельница, хочешь иглу сломать?

Ох, сколько слов. Превращаюсь в сварливую сиделку.

– Я просто хочу в туалет, – тихо говорит Саня, больше не делая попыток двинуться.

Молодец, Жень, чего уж.

– Я отведу тебя, поднимайся аккуратно, – жду, пока он сядет, на всякий случай придерживая его руку, в которую введена игла. Поддерживаю под локоть, помогая подняться.

– Все будут смотреть, – почти шепчет, вцепляясь в штатив капельницы. – Могу я пойти без нее?

Вашу ж мать...

– Это же больница, Сань, – приобнимаю его за талию и тяну к выходу. – Поверь, никому здесь твоя капельница не интересна.

Не отвечает, просто опускает голову и ждет, пока я открою дверь.

В коридоре пусто и тихо, эту тишину разбавляет только шорох по линолеуму колесиков капельницы. И только у самого туалета мы встречаем одного из пациентов: невысокий худой мужчина лет сорока. На коже темные пятна саркомы, мутный взгляд.

Саня вздрагивает, вцепляется в мое предплечье. А вслед нам несется хриплое:

– Совсем ребенок...

Хлопаю дверью туалета и зачем-то говорю:

– Пришли.

В ответ младший только кивает. И я вижу, как дрожат его плотно сжатые губы. И я не знаю, что могу сделать. Поэтому просто прислоняюсь к стене и жду, пока Саня сделает свои дела.

– Я не хочу здесь оставаться, – вдруг негромко говорит младший, приспуская штаны на резинке. – Забери меня домой.

– Тебя выписывают уже завтра, – зачем-то скашиваю глаза, чтобы увидеть его член. Саня замечает мой взгляд и краснеет. Его щеки так и вспыхивают этими бордовыми пятнами. Тут же отвожу взгляд, делая вид, что рассматриваю стену.

– Ты уедешь на ночь? – спрашивает ровно. Но в его голосе я все равно слышу волнение. Глупый, куда я денусь.

– Твой врач разрешил мне остаться, – наблюдаю за тем, как он подтягивает штаны и медленно идет к выходу. – Не парься.

– Спасибо, – мелкий толкает дверь, а я ее придерживаю, чтобы он не зацепил капельницу. В коридоре, слава богу, уже пусто.

***

– Почему ты не хочешь рассказать? – Санин голос звучит глухо. В палате уже темно, я сижу в кресле, напротив кровати, довольно близко, но вижу только очертания тела брата.

– Рассказать что? – а что мне остается? Только такое вот вранье. Почему-то очень хочется оттянуть момент, когда Саня узнает о смене схемы терапии и о том, сколько это будет стоить.

– Что тебе сказал врач, – судя по звуку, он поворачивается ко мне лицом. – Пожалуйста. Ведь просто так меня бы не оставили здесь.

– Ничего особенного, – бля, ну почему бы ему просто не заткнуться! – Просто о побочных эффектах.

– Сколько у меня уровень CD4? – Саня ерзает в кровати, подтягивает ноги к животу. Я вижу его свесившуюся с края руку.

– Повысился, – ну, да, на сто двадцать единиц.

– До скольких? Больше пятисот?

Я не отвечаю. Не хочу ему врать. Но и сказать правду... Хотя, с другой стороны, что это изменит?

– Ляг со мной, – отодвигается от края и откидывает одеяло.

Молча скидываю штаны, стягиваю кроссовки с носками и иду к кровати. Ложусь на освобожденное место и мелкий тут же обнимает меня, тыкаясь носом в шею.

– Триста двадцать, – говорю тихо. – И вирусная нагрузка все еще определяется. Прости.

– Ничего, – он прижимается еще ближе. – И что решил врач?

– Он выписал другую схему, – тихонько похлопываю его по спине. – Лекарства из-за границы, таких просто здесь нет. И он сказал, что все проблемы из-за того, что ты не следил за приемом таблеток, когда тебе их только прописали. Но это ничего. Все поправимо.

Психолог из меня никакой.

– Я не думал, что это так серьезно, – виновато пожимает плечами и шмыгает носом. – Ступил. Жень, а сколько это будет стоить?

Какой умный ребенок. Прямо прозорливый.