Polska

Жуткая сцена со сжиганием молодой девушки мешала жить! Тогда, разумеется, не мог осмыслить чушь, что содержалась в словах песни: "…сосна догораэ, Галю вспоминаэ…"На тогда финальные слова песни были утешением: если сосна сгорела, а Галя всё же продолжает "вспоминать" — то, может, этим и отделалась? "Казаки" для страху "запалыли" другую сосну, не ту, к которой привязали девушку? Зачем, почему её сожгли — было непонятно. Разговоров о сожженных тогда было много, их хватало и без сгоревшей Гали из песни. Песен о сожженных людях в "Кобет Майданек пекло" никто не пел, и в скорости ежевечернее сжигание Гали перестало впечатлять. Музыкальная грусть в исполнении советских украино-язычных солдат была непонятна. И почему они пели на улице? Почему не в помещении? Почему надо было грустить публично? Нагонять тоску на поляков из окрестных домов? Грусти себе на здоровье где-нибудь в укромном уголке, сколько влезет! Но за каким лядом это делаете на улице чужого города? Танцы человека, что забавлял своих соотечественников за рюмку вина, были для меня интереснее и веселее, чем слаженное хоровое нытьё "про Галю" доблестных советских солдат. И опять сравнение: немецкие оккупанты в основном грустили с применением губной гармоники, и каждый мог грустить в одиночку, а у нас — только грусть хором! Принципиальная разница, из-за которой и стоило начинать войну.

До сих пор удивляет в самом себе такое: ну, скажите, почему не могу забыть ненавистные песни врагов? Мелодий немного, три, или четыре, но они сидят в моей памяти прочно и надёжно, как неизлечимая болезнь? Отчего? Неужели во мне, как и у отца, сидят гены коллаборациониста? Вражеского пособника? Почему нравятся поляки, кои постоянно мечтают меня "обвести вокруг пальца"? Почему нам, дуракам русским, нравятся цыгане? Почему и отчего мы начинаем дёргаться, как "в пляске святого Витта", при звуках "цыганочки"?

Моя лагерная мечта сбылась: целыми днями шлялся по городу, и впервые познакомился с таким величайшим изобретением, как кинематограф. Не помню, как забрёл первый раз в польский кинотеатр и не помню, как меня пропустила в зрительный зал открывшегося кинотеатра пожилая пани-контролёр. Без пенёнзев. А ведь "пенязи" — старославянское слово, означающее "платёжные средства".

Сегодня думаю, что кинотеатры Люблина не закрывались и в оккупацию. Название первого польского фильма не знаю, неграмотный был, но содержание одного, по непонятной причине запомнившегося эпизода, помню и сейчас: молодой человек при помощи чайной ложки устраивает гадание о собственной женитьбе. Фильм со звуком, польская речь, я её уже понимаю на 50 процентов, и молодой человек говорит с ударениями в понятных словах совсем не так, как у меня:

— ЕжлИ лОжечка падает так — и кладёт на скатерть ложку круглой частью вверх — женюсь, а если так — нет! — и с этими словами бьет пальцем по широкой части ложки. Та летит со стола, за которым сидит парень, в соседнюю комнату через открытую дверь и ударяет в лоб какого-то пожилого человека. В том же фильме были и трагические кадры со стрельбой из пистолета, женщиной в гробу, рыдания в зале и конец фильма.

Тогда в зале кинотеатра города Люблина мне было девять лет. Сейчас — семьдесят. Почему и зачем я помню кадры того польского фильма?

Глава 28. Второе переселение.

Никак не могу обойти стороной прописную истину: "счастье всегда короче беды".

Заявился владелец квартиры, и, руководствуясь поговоркой "с чужого коня и посреди грязи слезешь", мы удалились. Тихо и культурно, по-европейски, с извинениями и благодарностями. Отец, милый и родной отец, предатель и коллаборационист по совместительству, на окраине города нашёл маленький двухэтажный магазин, владелец которого по неизвестной причине отсутствовал. Многие тогда снимались с места и уходили на запад. Были у владельца магазина основания не дожидаться освободителей от фашистского рабства — это мне неизвестно, но если судить по магазину, то особой величиной во времена оккупации Польши он не был. Как я понял сейчас, ему тогда ничего не грозило, никто не стал бы его трогать и ущемлять, но какие причины заставили человека впасть в панику и кинуться в бега — кто теперь об этом знает? Один ли он таким был в Польше? Может, его брат был офицером польской армии и "загинел", сгинул в Катыни? Сколько поляков бежало от новой, приближающейся с востока, Катыни? Были у них причины так же крепко "любить" освободителей, как и ненавидеть оккупантов? Есть такая статистика?

Мы расположились в торговом зале. Этого нам хватало, второй этаж даже и не посещался. Зачем?

Тогда то к нам пристала женщина лет тридцати, а как это произошло — этот момент я пропустил. Назвалась "землячкой", жительницей соседнего с нашим городом, губернским, и предложила матери услуги няньки маленькому брату, на что мать заявила, что никогда нянек не имела, всегда сама управлялась со своим потомством, а если ей нравится быть с нами — то пожалуйста, места хватит, живи. Земляки всё же, а страна-то чужая, так что держаться надо всем вместе и дружно. Время такое. На том и решили.