Польские повести

Вчера после разговора с Юзалей Валицкий почувствовал себя плохо и вернулся вниз. Венцковская сидела одна за столиком, подпирая голову руками, и, кажется, плакала. Валицкому стало жаль ее, как бы там ни было, по отношению к нему она держала себя вполне прилично. Увидев его, она очень обрадовалась, хотя потом пыталась упрекать за слова, сказанные на прощанье. Недоразумение между ними закончилось тем, что они выпили еще одну бутылку вина. Последующих он уже не помнил, к ним подсели какие-то люди, с которыми он вступил в беспорядочный спор, спор перешел в ссору. Как сквозь туман, помнил он их лица, смех, поднятые вверх рюмки, общий круг, которым они опоясали танцевальную площадку…

«Да, вчера я тут действительно набедокурил… как пьяный заяц в капусте. Что это на меня напало — наговорил людям дерзостей, чуть до драки не дошло, хорошо еще, что я снова не полез к Юзале… И с чего это вдруг такая тоска на человека нападает! Остатки совести, былых стремлений… Еще раз попробовать все сначала, по-своему, хочется… Ведь я себе не это обещал, когда переезжал в Н. Пора остепениться, я уже не юноша, как-никак тридцать лет стукнуло…»

Он оживился лишь при виде небольшой вывески молочного бара. Войдя в бар, он заказал большую кружку кислого молока. От неубранной со стола грязной тарелки его начало тошнить, сама мысль о еде была ему противна. Он быстро проглотил содержимое фаянсовой кружки и попросил вторую порцию. Девушка, сидевшая в кассе, точно под стеклянным колпаком, приглядывалась к нему с иронической улыбкой.

Из бара он вышел уже в другом настроении. Сигарета снова обрела свой старый добрый вкус. Валицкий купил газету, но сложил ее, не читая, и свернул в улицу, ведущую к городскому парку.

Он издалека увидел высокую и тяжеловатую фигуру памятника. Подойдя ближе, с удивлением заметил, что Катажина уже сидит на скамейке и спокойно курит. Его смутил ее хмурый взгляд, но он отважно направился к ней, даже ускорил шаг.

— Мне в последнее время ничего не удается, — сказал он вместо приветствия и поцеловал ей руку. — Извините меня.

Она пожала плечами и внимательно взглянула на него. Следы ночи были весьма заметны на лице Валицкого, и он стал искать сигарету, чтобы как-то скрыть обычно несвойственное ему смущение.

— Я голодна, — сказала вдруг Катажина. — Здесь неподалеку есть маленькое летнее кафе. Пойдемте туда.

— У меня совсем нет аппетита, — слабо улыбнулся он. — Но, может быть, ваш пример вдохновит меня.

Они медленно пошли по направлению к кафе. Лето было в разгаре, травы поблекли, цветы давно утратили весеннюю свежесть и яркость красок, побурели листья на деревьях. Солнце припекало все жарче. Тишину нарушало только далекое, приглушенное стеной деревьев урчанье грузовика, который ехал по прилегавшей к парку улице.

Стефан с трудом удерживался от соблазна взять Катажину за руку и сказать ей что-нибудь приятное, что-нибудь такое, что поддержало бы ее, вышло бы за рамки обычных, банальных фраз. Он чувствовал, что в этой женщине созрело какое-то трудное решение, что ей неудержимо хочется поделиться с ним, чужим человеком, своими мыслями, открыться ему, чтобы любой ценой прервать ширившееся вокруг нее молчание, которое она уже была не в силах вынести.

Кафе помещалось в странном здании, по-видимому, незаконченном, которое некто, обладавший фантазией, сумел остроумно использовать. Под торчавшими стропилами сделали открытую террасу, окружив ее низкой балюстрадой из стальных прутьев и пристроив легкие деревянные ступеньки. На террасе стояло несколько столиков под зонтиками и плетеные соломенные кресла. Неподалеку виднелся заросший зеленой ряской пруд, что создавало впечатление прохлады, а еще дальше простиралась обширная, радующая взоры поляна.

— Я читала томик ваших очерков, — сказала она, когда официантка подала им белые булки, масло, ветчину и кофе со сливками.

— О боже, — попробовал он отделаться шуткой. — Где вы нашли эту книжку? Премий я за нее не получал, телевидение ее не рекламировало…

— Ну, будет вам…

«Не отсюда ли и доверие ко мне? — подумал он, быстро сопоставляя факты, казалось, ничем не связанные. — Можно написать отличную книгу о человеческих судьбах и быть законченным негодяем. А моя книжка даже ведь и не такая… Просто, может быть, она правдивая и написана с уважением к людям, о которых рассказывает… Пожалуй, именно это ее и склонило… ведь не те же двусмысленные ситуации, в которых мы с ней встречались… Не мои плоские шутки и заигрывание там, на дороге, или в кафе, во время танцев…»

— Именно эта книжка расположила вас ко мне? — рискнул он наконец задать ей вопрос, хоть и боялся, что она ответит на него отрицательно.

— Может быть, но не только это. В вас есть что-то симпатичное мне, чего я не умею точно определить. Может быть, какое-то внутреннее сходство с любимым мною человеком… когда он сбрасывает с себя официальную маску… Ну ясно же, что не ваша опухшая от пьянства физиономия, — добавила она с внезапной злостью.