Польский крест советской контрразведки

В марте 1934 г. все протоколы допросов арестованных политэмигрантов направили секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину для предварительного рассмотрения перед заседанием комиссии по политическим делам. Заседание этой комиссии состоялось 10 апреля, и был утвержден обвинительный приговор. Все подследственные приговаривались к высшей мере наказания — расстрелу. Но ОГПУ просило членов комиссии отложить приведение приговора в исполнение до выяснения еще каких-то обстоятельств. И только 29 мая 1934 г. Ягода доложил Сталину о том, что все нюансы уже разъяснены и можно реализовать приговор[719]. Интересно, что среди перечисленных в докладной записке осужденных политэмигрантов Жарского и Штурм-де-Штрема нет. Судя по материалам архивного уголовного дела на Жарского, обвинительное заключение по нему было утверждено лично Сосновским только 13 июня 1934 г., и через два дня он был расстрелян. Что касается Штурм-де-Штрема, то никаких окончательных решений относительно его судьбы мне найти не удалось. Нет его и в списках жертв политических репрессий, составленных обществом «Мемориал».

Возможно, что в 1934 г. репрессии против поляков-политэмигрантов и были бы приостановлены. Но украинские чекисты, усмотревшие в отстранении их от следствия по делам Лапинского-Михайлова и других, связанных с ним лиц, признак недоверия Центрального аппарата, продолжили разработку оставшихся в республике польских политэмигрантов. Осенью 1935 г. НКВД УССР начал реализовывать агентурные разработки и арестовывать фигурантов дел. Как показал на допросе в 1937 г. бывший начальник польского отделения ОГПУ Гендин, председатель комиссии по борьбе с провокаторами в КПП Бертинский резко выступил против новых арестов на Украине, и чекисты его поддержали, открыто называя эти дела «дутыми»[720]. Сам Гендин, как позднее рассказывал его помощник Осмоловский, открыто заявлял сотрудникам польского отделения буквально следующее: «Украина опять взялась за старое, но допустить этого нельзя»[721]. Он выехал в командировку в Киев и по итогам поездки подготовил докладную записку на имя Ягоды. Оценка действиям местных сотрудников НКВД была дана резко отрицательная. В дело включился председатель комиссии по борьбе с провокацией при ЦК Компартии Польши Бертинский. По результатам его беседы с Ягодой на Украину был направлен начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М.И. Гай, имевший при себе список противоречий в показаниях арестованных польских политэмигрантов. Но украинские чекисты сумели убедить московского ревизора в правильности своих действий. Сделать это было не сложно, поскольку он не пользовался в Центральном аппарате авторитетом опытного оперативного работника. Гай вообще слабо знал контрразведывательную работу, так как возглавил отдел только два года назад, будучи переведенным по службе из Экономического управления. Да и там он занимался агентурной работой лишь пять лет.

Понимая, что Гай доложит Ягоде свои дилетантские выводы, представитель польской Компартии в Коминтерне Б. Бортновский, имевший большой опыт работы в чекистских органах и в военной разведке, лично встретился с секретарем ЦК ВКП(б) Н. Ежовым и доложил ему обстановку, складывавшуюся вокруг польских политэмигрантов на Украине. На следующий день он изложил все свои наблюдения в специальном докладе этому ответственному партийному работнику, надеясь на положительную реакцию. Полностью письмо Бортновского дается в приложении, а здесь приведу лишь один фрагмент для иллюстрации настроений руководства польской Компартии. «При огромной положительной работе, проделанной органами НКВД в деле разоблачения провокаторской и шпионской агентуры, — писал Бортновский, — работе, оказавшей большую помощь партии в борьбе с провокацией, имеются отдельные недостатки, которых легко можно было бы избежать, которые имеют подчас серьезные политические последствия»[722]. Далее в письме приводятся примеры из следственной практики именно украинских чекистов, которые использовали расплывчатые показания некоторых подследственных как неопровержимые доказательства и основу для проведения дальнейших оперативных мероприятий.

Серьезных последствий письмо Бортновского не вызвало. Однако можно предположить, что Ежов доложил Сталину о сомнении коминтерновских деятелей в некоторых действиях НКВД. По крайней мере, по запросу главы партии нарком внутренних дел направил ему 15 ноября 1935 г. протоколы допросов некоторых политэмигрантов, включая и, что особенно важно, материалы Штурм-де-Штрема[723].