Польский всадник

Музыкальный центр, используемый только им самим, акварели с видами Махины и долины Гвадалквивира, широкий свободный стол, компьютер, на котором он каждый день ведет свой дневник, календарь со старинной фотографией площади Генерала Ордуньи. Феликс наткнулся на акварели в Мадриде, на одном из прилавков Растро, и купил их очень дешево, хотя продавец и уверял его, что они принадлежат кисти довольно известного художника тридцатых годов. Возможно, из-за размытости красок город выглядел на акварелях не таким, какой он на самом деле, а каким человек может помнить его после долгого отсутствия. Разговор не клеился, время от времени наступало молчание, и я отпивал глоток пива или оглядывался по сторонам в поисках пепельницы. Когда Феликс подавал мне ее, я встречался с ним глазами, и мне казалось, что он собирается о чем-то спросить, однако мы тотчас спасались шуткой, банальным каламбуром, почти уловкой для избежания тишины. Один из нас начинал говорить, и мы чувствовали, что внимание другого было по большому счету лишь данью вежливости. Во время обеда присутствие Лолы успокаивало нас, и мы смотрели новости по телевизору с облегчением, оттого что можем молчать, не испытывая неловкости из-за тишины. Брали интервью у быстро говорившего человека с кудрявыми седыми волосами, в очках с прозрачной оправой. Феликс отложил вилку, хлопнул по столу и рассмеялся:

– Ты только посмотри, просто невероятно! Не узнаешь его? Я в тот момент отвлекся, а когда снова взглянул на экран, уже показывали колонну танков в пустыне.

– Ты правда его не узнал? Это же Праксис, наш школьный учитель литературы! Он депутат, и его только что назначили генеральным директором бог знает чего. Выходит, и он решил стать стражем Запада.

Я не узнал Праксиса, а через пять минут уже снова забыл о нем. Мог ли я тогда предположить, что через два месяца, сейчас, это имя окажется вплетенным в мою жизнь и что воскресенье у Феликса, моя тайная зависть и груз моей бесприютности были одновременно финальными эпизодами и прелюдией катастрофы. Я проехал в поезде всю ночь, чтобы обрести друга, но в течение дня мной завладевало разочарование оттого, что мне это не удалось – не по его вине, а потому что я сам не мог преодолеть чувства отчужденности. Постепенно я стал замечать в себе симптомы беспокойства: посматривал на часы, подсчитывал, сколько времени можно было еще сидеть, чтобы без опоздания приехать на вокзал, и желал находиться уже в другом месте, стараясь скрыть это от Феликса. Мы медленно выпили больше половины подаренной мной бутылки солодового виски, и когда вечером, слегка пьяные, пошли за его детьми, он предложил сначала зайти выпить пива в бар поблизости. Феликс здоровался почти со всеми на улице, и официант назвал его по имени. После второго стакана пива он облокотился на стойку и заговорил со мной так серьезно, что я не узнавал его голоса:

– Не знаю, что с тобой происходит, но ты какой-то странный, от меня этого не скроешь. Ты нервничаешь, торопишься: приехал утром и уже ждешь не дождешься отъезда. Лола тоже это заметила. Может, дело в том, что ты уже слишком много времени живешь в тех странах, где почти никогда не бывает солнца. Я бы на твоем месте вернулся. Разве ты не говорил, что теперь работаешь независимо? Так что можешь зарабатывать себе на жизнь и здесь не хуже, чем в Брюсселе. Я должен сказать тебе еще кое-что, хоть мне и стыдно. Я почти ни с кем не разговариваю, ни с кем не смеюсь. Я председатель общества собственников моего квартала. Меня только что утвердили на четвертый трехлетний срок. Я не должен бы тебе этого говорить, но я по тебе скучаю. Ты живешь за границей и, наверное, не замечаешь, что люди, которых мы знали, сильно меняются. Как в фильме про марсиан, который я недавно видел по телевизору. В городе объявились пришельцы, но они не захватывают его с помощью лазерных пистолетов, а завладевают душами людей. Ты смотришь на свою жену или друга и сначала ничего не замечаешь, но потом видишь в их глазах пустоту и некоторую скованность в движениях – и оказывается, они уже превратились в марсиан. Нормальный человек ложится вздремнуть, а когда снова открывает глаза, он уже другой, хотя и с прежним голосом и лицом. Этим утром, увидев тебя, я испугался, что ты тоже начал меняться. Сейчас мне уже спокойнее, но я не уверен – даже в самом себе. Ты скоро снова приедешь?