Польский всадник

Я помню, как смотрел в свои глаза, отражавшиеся в зеркале заднего вида, видел овальный, как полумаска, фрагмент лица и касался своего жесткого подбородка. Я неподвижно сидел в освещенной машине посреди темноты: с шоссе за спиной доносился шум грузовиков, вдали пробивались огни деревни, а на небе, как иней, сверкал Млечный Путь. Постепенно меня охватила дрожь, какой не было еще никогда в жизни. Сначала, стиснув челюсти, я пытался сдержать стук зубов, похожий на шум швейной машинки. Сжимал руками руль, чтобы они не тряслись, но дрожь распространялась волнами по всему телу. Отопление в машине отключилось, и холод поднимался по мне от ступней. Я видел в зеркале, как моя голова качается из стороны в сторону, и, будто протестуя, сжимал руль до боли в суставах, но дрожь в руках становилась еще сильнее. Я сжимал веки, чтобы не видеть качающейся головы, и тотчас открывал глаза, потому что в темноте меня слепили фары грузовика. Я долго искал сигареты, вытащил одну, вонзив ногти в фильтр, и с трудом поднес ее к губам. Держа сигарету во рту, я забыл поджечь ее: эта задача требовала немыслимой концентрации и точности. Какая-то женщина как ни в чем не бывало говорила по радио, будто я не был только что на волосок от смерти. В перчаточнице у меня лежала фляга с виски: оно обожгло мне губы и нёбо, а смешавшись в слюне с никотином, вызвало тошноту. Я открыл дверцу и наполовину высунулся наружу, не вынимая изо рта сигарету. Снаружи пахло заледеневшей землей. Я неловко скорчился, отчего дрожь стала еще более мучительной. Я задыхался от дыма, но фильтр прилип к губам, и я не мог его выплюнуть; наконец оторвал сигарету и увидел, как ее огонек погас на комке земли. Дрожь уменьшилась, хотя и не прекратилась совсем, а от спокойного, холодного воздуха я почувствовал себя лучше. Если бы я погиб, ничто не изменилось бы в этом беспредельном ночном пространстве: женщина по-прежнему объявляла бы песни по радио; бабушка с дедушкой размеренно храпели в своей кровати; мать ворочалась во сне, потому что плохо спит и видит кошмары; отец приехал бы на оптовый рынок на окраине Махины и укладывал ящики с овощами в свой новый грузовичок. Я не думал, а ясно видел все это, так же как видел своих родителей, бабушку с дедушкой и сестру, сидящих вокруг стола с жаровней, когда ехал прямо на фары грузовика, чувствуя во рту горький вкус – наверное, преждевременный вкус смерти. Потом, когда машина протаранила металлическое заграждение и, неуправляемая, подскакивала на бороздах, я цеплялся за руль и спрашивал себя, с остатком ясности и хладнокровия, когда произойдет толчок, от которого руль вонзится мне в грудь, а голова врежется в ветровое стекло. В это же время другая часть меня слушала радио и чувствовала на шее трение ремня безопасности. Наверное, в момент смерти это и происходит – расщепление личности, делающее одновременными страх и спокойствие, абсолютную отчужденность и предчувствие физической боли, осознание того, кем ты был и что теряешь, ощущение, что время исчезло и в то же мгновение разбилось, как нечто материальное, разлетаясь на осколки мучительных секунд.