Польский всадник

Надя дышит, приоткрыв красные губы, и увлекает его за собой – не для того, чтобы обнять, а просто привести в коридор. Она пристально, не улыбаясь, смотрит на него, пятится и отпускает один конец шарфа, чтобы открыть дверь в комнату, погруженную в полумрак. Она подводит его к кровати, садится на нее и начинает решительно расстегивать полупальто ловкими движениями пальцев – хрупких, но проявивших однажды свою смелость и мудрость. Мануэль снимает полупальто и вежливо ищет, куда бы положить его, но Надя вырывает его и бросает на пол. Все еще на ногах, смущенный, нервный – потому что никогда не чувствовал себя уютно в чужих домах, – Мануэль оглядывается и видит шкаф, закрытое окно, сундук на полу, а рядом с ним – длинный картонный футляр. Он раздевается, стыдясь, что Надя увидит не только два его свитера и две пары носков, но и двое кальсон, но ни в одной женщине он не встречал еще такого безудержного и бесстыдного желания, столь откровенной страсти, не нуждающейся в условностях и предисловиях. Густая тень волос окружает ее лицо, и она протягивает руку, чтобы зажечь свет на ночном столике. Ее лицо опять преображается, как и в прошлый раз, и скулы заостряются, когда она, лежа на спине, сгибает подушку и кладет ее под затылок, чтобы видеть Мануэля, стоящего на коленях на полу перед ней – растрепанного, тоже с безумным и нетерпеливым блеском в глазах. Он снимает с нее носки, гладя подъем ноги, пятки, подошву и пальцы, расстегивает ремень и снимает одновременно брюки и трусики, а потом, ослепленный страстью, поднимается между ее ног на коленях, с падающими на лоб волосами и влажными губами. Нежный и грубый, он ложится, пытаясь на ощупь проникнуть в нее пальцами, но она не дается, сжав и выпрямив ноги, убирает с его лица волосы и заставляет взглянуть на себя. Ее лицо опять изменилось: черты его напряглись, будто в ожидании боли или от нетерпения. Помада уже стерлась с ее губ, Надя сжимает зубы, называет Мануэля по имени, гладит ему виски, погружает пальцы в волосы, глядит вниз, в промежуток между телами, и сгибает колени, чтобы заставить его продвинуть вперед бедра. Она располагает и направляет его, захватывает, прижимает к своей груди, убирает ему со лба волосы, поднимает его веки, касается висков, ощущая пульсацию крови. Она не хочет, чтобы Мануэль перестал смотреть на нее, закрыл глаза и превратился в задыхающуюся тень, уткнувшуюся ей в шею. Надя пытается узнать мужчину, с которым была два месяца назад, и прежнего семнадцатилетнего юношу, она вдыхает его запах и чувствует на своем лице тепло его дыхания и жесткость не сбритой в то утро щетины. Не зная его, она обладает им, как не обладала никаким другим мужчиной, и отдается ему, подчиняясь его желанию и ритмичной, нежной мужской силе. Ее собственное тело превращается в мягкое, податливое вещество, изнемогающее и оживающее, торжествующее, двигающееся с каждым разом все медленнее, потрясенное и безмятежное.

Потом они лежали неподвижно: он все еще был на ней, в ней, не желая разъединяться, обессиленный и спокойный, неохотно возвращаясь к реальности, как человек, который проснулся и видит стены, занавески и свет в окне, но не может отказать себе в удовольствии еще на несколько минут погрузиться в забытье. Он мягко и медленно углублялся в нее, льстя ей неистощимостью желания – успокоенного, но не уничтоженного удовлетворением, превратившегося теперь в благодарность и нежность, продолжавшегося в мимолетных судорогах, до сих пор сотрясавших их так глубоко, словно они не были разделены преградой кожи. Мануэль еще раз произнес ее настоящее имя – Надя, – и ему показалось, что только теперь он действительно обнимал ее и видел ее лицо, без отпечатка страха и страдания, обновленное или помолодевшее от физического ощущения счастья, с улыбкой удовлетворенности и довольства, которую он видел сейчас тоже в первый раз: она едва изгибала ее губы, угадывалась в уголках рта и прикрытых ресницами глазах, как улыбка спящего человека. Мануэль старался не двигаться, поднимаясь и опускаясь от ее дыхания с неподвижностью пловца, лежащего в спокойном море, и гладил ее бедра с осторожной нежностью: малейшее движение – и он вышел бы из нее.

– Ты моя пленница, – сказал он, прижав ее запястья к подушке, а Надя сжала ноги и обвила их вокруг него.

– Это ты мой пленник, и я не отпущу тебя, на этот раз ты не сбежишь.