Польско-русская война под бело-красным флагом

Ладно, хватит гнать пургу, я лучше сразу перейду к ключевому вопросу, который, чего тут скрывать, стоял на повестке дня с самого начала. К межполовому знакомству. Которое явно имело место быть. Однако прежде, чем мы приступили к этому подтвержденному документами факту, случился довольно-таки долгий простой. Какой простой? А такой, что у Анжелы, после того как я профессионально оказал ей первую помощь, ожило вдруг ее хайло. Вернее, лицо с органом речи. Невозможно привести здесь все те слова, которые посыпались из этого отверстия, потому что она сразу же после возвращения к жизни стала очень разговорчива на все темы подряд. Из ее рук, ног, частей лица прямо у меня на глазах произросла буйная, как огромный лес, жестикуляция. Много разных слов, много фразеологии, но только с ее стороны. С кем она общалась? Уж точно не со мной. На самые разные темы. Ее оральность не иссякала, она без умолку говорила, спрашивала и отвечала сама себе. Про собак, про животных вообще. Потом пошел базар про сатанизм. Что она уже устала от этого мрачного, смертельного стиля, что хочет быть самой обыкновенной или хотя бы более обыкновенной, чем она на самом деле. Что иногда она мечтает ничем не отличаться от своих одноклассниц, самых обычных, глупых девчонок, что только и знают — в школу, из школы, других интересов по нулям, глубоких мыслей о мрачной стороне жизни — по нулям, мыслей о смерти — по нулям, о самоубийстве они даже не думают, потому что насквозь ограниченны, не чувствуют новых веяний, трендов, ничего. А для нее наложить на себя руки — раз плюнуть, один удар ножа, один килограмм таблеток, и она мертва, а в газетах ее фотографии на фоне моря, с соответствующим макияжем, она вся в металле и романтических драпировках, в газетах некрологи, извинения, статьи, что такая молодая, но уже талантливая и очень творческая личность оставила нас на произвол судьбы. Но это не все, она дальше тянет свою резину, не упуская и продовольственных тем, типа с самого рождения ее организм не принимает мяса и яиц, потому что это плоды преступлений.

Для меня это был простой, потому что я, пока она трындела, смотрел телевизор, по которому абсолютно нечего было смотреть. На тысячу каналов одна порнуха, и та немецкая, science medieval fiction. Дело происходит в замке, мужик весь в доспехах, а хардовая немецкая сучка дает ему исключительно в банальных позах. Просто классика, ни одной свежей позы, а вместо звука, который для целостности восприятия все-таки должен быть, Анжела пропихивает свои диалоги в системе моно. Облом. Анжела каждую минуту спрашивает, чего это я все время лыблюсь как полудурок. Меня это бесит. Потому что, если уж смотришь фильм, не фига отвлекаться на разговоры, из-за которых можно потерять нить и потом не знать, в чем теперь дело, почему они, к примеру, именно так трахаются, а не иначе.

Вот такие заморочки, блин. Я ей отвечаю, что улыбаюсь, потому что рядом со мной — она, и я счастлив, потому что от ее вида у меня поднимается настроение. А потом быстро стараюсь врубиться, что случилось, пока я отвлекался, и сильно ли продвинулось действие фильма. Но несмотря на то, что она все время пытается испортить мне связность сюжета, я все равно врубаюсь, в чем там дело. Потому что при помощи опыта и интуиции всегда можно понять, что в данную минуту происходит на экране.

Вот такие заморочки, блин. Короче: потом пошла лекция на тему почетного значка туриста и льготной путевки на любую молодежную турбазу в горах Карпатах. Еще одно слово, и я суну Анжеле в руки открытый зонтик. И выкину ее в окно, чтоб упорхнула отсюда к себе на хату.

Но я так не сделал. И теперь стараюсь аккуратно переворачиваться на замызганном диване и, главное, помню, как бы не вляпаться в то место, где Анжела шлепнула сургучную печать своей девственности, чтоб ей пусто было.