Польско-русская война под бело-красным флагом

Я говорю, что не знаю, хотя Анжела, которую сейчас так кошмарно полощет в туалете, вроде бы знает. А Наташа мне, в курсе ли я, что это за чувак? Я говорю, что он типа песок производит. Она спрашивает, нал у него имеется? Я говорю, что, может, да, а может, и нету. Она говорит, что сейчас мы поедем к нему, напомним про мое с ним знакомство или лучше про его знакомство с этой Анжелой, она сделает фокус-покус, и мы снимем с него бабла завались сколько, и тогда День Без Русских будет наш день, гриль, киоски с напитками, все раскупим подчистую, что там есть.

И раз-два, у нее уже все готово, план составлен, я тут только мальчик на побегушках, для действий, не требующих умственного напряжения, посуду там помыть, дверь в сортир, где блюет Анжела, закрыть. Наташа осматривает содержимое шкафов, эту блузку, Сильный, надо выкинуть, не знаю, что на эту тему думает твоя мамаша, но я бы в ней даже в подвал не пошла. Потом на ковровом покрытии она находит Анжелину открытку от подружки из Щецина, ту, что Анжела, сматываясь вчера в спешке подальше от моего гнева, бросила где-то около дивана, и громко, по слогам читает ее. Ну, бля, говорит, это кто ж писал: классно отдыхаю, много гуляю на свежем воздухе, погода хорошая, солнце. Костер. Охренеть можно. Сильный, ты ее знаешь? Богатая, наверное, телка, раз поехала в санаторий лечить свои мозоли, как думаешь, может, мы с нее какие бабки стрясем? Сечешь? Но никакого насилия с кровопролитием. Лучше всего письмо с угрозами. Напишем по профессиональному шаблону. У твоего братана должен где-то быть такой шаблон. Одно письмо, что она скоро погибнет. Второе, что скоро погибнут ее дети. А третье, что она уже труп, уже, считай, в гробу. Если денег не даст. Но, бля, понимаешь, в чем загвоздка? В том, что она из Щецина. Эта мутотень займет у нас кучу времени, а нам сегодня надо подняться, на День Без Кацапов. Иначе мы тут никто, не котируемся. Значит, остается только этот Шторм. Чтоб на деньги опустить. Ему уже не выкрутиться, ему улыбнулось колесо фортуны. И тогда мы, Сильный, мы с тобой, устроим в этом городе такой порядок, что ни кацапы, ни наши оглянуться не успеют, как останутся без капусты. Мы введем тут новый строй, еще сегодня. Всё, у кого что есть, сотовые телефоны, кошельки, ключи от квартиры, сигнализацию от машины, все сложить посреди площади.

Тут она меня достала. Обе они достали. Нюхают мою амфу, устраивают бардак. Они меня просто гнобят. Одна блюет, вторая мне зубы заговаривает, и я спрашиваю, это что, двухчленный союз психического истребления Анджея Червяковского? Они друг дружки стоят, им бы пожениться и конец туфте, женско-женский коллектив, дети войны, фирма, специализирующаяся по амфе и панадолу, каменная блевотина, Наташа занялась бы вымогательством, Анжела день-деньской вышивала черные салфетки. А номер моей мобилы пусть забудут.

— Наташа, а теперь заткнись, я хочу предложить тебе кое-что на выгодных, блин, условиях, — говорю я весь на взводе. — Слушай сюда. Хочешь, я продам тебе Анжелу? В натуре. Хочешь, она будет твоей рабыней? Она хорошая. Общительная. Стихи умеет читать. Тебе с ней будет хорошо. Она тебе попку подтирать будет, еду пережевывать, а если попросишь, может тебе выблевать что только захочешь. Камень. Амфу в пакетике. Кислоту. Курево. Что только закажешь. Познакомит тебя со Здиславом Штормом. Будет за тебя твою печать шлепать. Будет твоей секретаршей.

Наташа перестала мечтать, смотрит на меня как на идиота. Иди ты в жопу, говорит. Тебе уже совсем крышу снесло. Хрен тебе с маком, я в такие игры не играюсь. И ты меня в свои махинации не впутывай. Товар-то левый. Я тебе не дура, что к чему, разбираюсь. Торговля живым трупом — это торговля живым трупом. Да и на кой она мне? С баблом напряг, а тут и жрачка, и прививки, и на прогулку своди, ты меня что, за идиотку держишь, на хер мне все это. Ты ее себе сюда привел неизвестно откуда, из пекла, небось, вытащил, ты и занимайся, а меня своими проблемами не парь. Хотя я тебе вот чё скажу. С этого, может, и был бы какой прайс, но сначала надо перебазарить с Варгасом. Он, может, чего и придумает, хотя больно уж большой геморрой с ее переброской на Запад и так далее.

— Как хочешь, — говорю я Наташе и иду в сортир, потому что все-таки я уже типа привык к Анжеле, к тому, что она оказалась живая и все еще живет, и я уже не могу себе представить, что она, к примеру, умерла. Поэтому я иду в туалет. Анжела жива. В традиционной позе висит через край унитаза и возвращает ему свои внутренности. После вчерашнего там немного должно остаться. С виду органического происхождения, белое, в унитазе плавает только один отдельно взятый камешек, и я узнаю в нем гальку с дорожки к нашему дому. Остальное не знаю что. Известь для побелки, школьный мел, краска, которой она хлебнула, когда работяги зазевались.