– А что в детинце сидят, болярин.
– Ничего от тебя не добьешься. Где сам Семяшко?
– Вестимо у себя, там, – ратник показал рукой. – К нему пытались ломиться, но…
– Но?
– Да так…
В самом большом из деловых помещений люди сидели на ховлебенках и стояли, и галдели, но не громко. Какой-то ремесленник привел с собой своего сына, человека лет девяти, и человек этот все время приставал к отцу.
– Тятя, когда мы пойдем на реку, как ты обещал? – плаксивым голосом спрашивал человек.
– Светозар, не скули.
– Когда, тятя?
– Как только мы закончим то, зачем сюда пришли.
– А когда мы закончим?
– Не знаю.
– А долго еще?
– Не знаю, Светозар! Сколько тебе повторять!
– Тятя.
– Ну?
– А может, мы сейчас пойдем на реку, как ты обещал, а сюда придем завтра, а потом опять пойдем на реку?
– Не болтай попусту.
– Тятя!
– Отстань! Заткнись!
Все-таки дети бывают чудовищно въедливы, подумал Гостемил. Впрочем, откуда мне знать, какие бы у меня были дети? Как-то я слишком оберегаю свою независимость, наверное. Хотя, если подумать, наверняка какие-то дети где-то у меня есть – прелюбодеяние не обошло меня стороной, человек слаб и грешен.
Поприкидывав, что к чему, направился он в часть дома, где располагались жилые помещения. У входа в гридницу его остановила личная охрана богатого купца – четверо крепко сбитых парней – три сверда и один топор.
– Здравствуйте, молодцы, – поприветствовал их Гостемил.
Ему ответили некогда исконо черниговским, но в одиннадцатом веке ставшим общеславянским, —
– Не велено.
– Скажите Семяшке, что Гостемил хочет с ним говорить.
Один из молодцов, смерив Гостемила взглядом, кивнул и скрылся в гриднице.
– Как живете, славно, я надеюсь? – великосветски осведомился Гостемил у оставшихся.
Ему не ответили. Он не обиделся, но и не стал снова их вызывать на разговор, предпочитая молчаливых глупым. Вскоре вернулся уходивший.
– Пропустите, ребята, – сказал он неприятным тоном.
Охрана расступилась, мрачно глядя на Гостемила.
– Здрав будь, болярин, – приветствовал Гостемила Семяшко, медлительный, чинный, с лицом остепенившегося проходимца.
– Мне нужны деньги, – сказал Гостемил.
– Денег нет.
– Ты не понял. Мне нужны мои деньги.
– Что делать, болярин! Подожди месяц-другой, а то – поедем со мною в Новгород, и будут тебе деньги. Твои.
Новгород в планы Гостемила не входил. Зима на носу, в Новгороде холод волчий.
– Какие-то люди скучные в Чернигове, – заметил Гостемил. – Не понимают, что им говоришь, и все серьезны и заняты неизвестно чем.
– Болярин, все мои деньги взял себе детинец.
– Что значит – взял?
– Пришли люди из детинца и вынесли все запасы.
– И ты им не отказал?
– У них были с собою сверды.
– И что же?
– Один из свердов приставили мне к пузу. А до того прирезали моего управителя.
– Ого, – удивился Гостемил.
– Племянник управителя сидит теперь в занималовке, выслушивает требования, плачет, и всем отказывает. И говорит то, что я сказал только что – поедем в Новгород, будут деньги.
– То есть, – сказал Гостемил, – тебя попросту ограбили.
Купец промолчал.
– Не понимаю, – продолжал Гостемил. – Вроде бы ярославово Судопроизводство уже год, как на Чернигов распространяется. Просто так грабить людей, даже купцов, не положено, следует заручаться позволением тиуна или князя.
– Детинец.
– Ты заладил. Что – детинец?
– Люди там. А я уезжаю. Что потеряно, то потеряно, и я вовсе не желаю, чтобы меня тоже прирезали.
– Да кто ж там сидит, в детинце вашем? Чудовища какие? Темные силы?
– Тот, кто поборы эти устроил, тот и сидит. Все другие купцы уже уехали из города.
– А посадник?
– Посадника заключили в узилище.
– Кто его «заключил»?
– Ростовчане, в угоду гостям.
– Какие ростовчане, каким гостям?
– Может и не ростовчане, а что тати – так гадать не нужно, как есть тати.
– А гости? Откуда они?
Купец повел бровью.
– Мало нам было греков, – сказал он. – Так теперь еще и эти. Черные, как в ночном лесу яма. Глазами зыркают. Смотрят презрительно. А уж лютуют как!
Гостемил вспомнил посетителей Татьяниного Крога.
– Деньги мои, стало быть, в детинце?
– Нет.
– А где же?
– В Новгороде, болярин. Купеческое слово, болярин, превыше всего. То, что не сберег я твое золото, тебя не касается. Я должен тебе, и свое ты получишь. Но не здесь, а в Новгороде. И с надстроем.
Не будучи склонным к борьбе за справедливость, Гостемил тем не менее заметил, —
– Посадника в узилище законным путем может поместить лишь тот, кто его назначил. А накладывать дань в неурочное время можно только с ведома Ярослава.
– Ты что, болярин, урок юриспруденции мне преподать решил? – рассердился Семяшко. – Я из семьи тиунов происхожу! Разбираюсь в таких грунках, уж будь спокоен!
– Сколько ж в детинце гостей и … ростовчан?
– Не знаю. Наверное, много, раз воевода ничего не делает.
– А где воевода?
– А в занималовке у меня сидит, отказ получает.
Гостемилу показалось, что Семяшко недоговаривает, а то и просто врет. Никто ему сверд к пузу не приставлял, глупости это. Еще он подумал, что все это утомительно. Но он настроился на поездку в Киев и в Корсунь. В Киеве Хелье дал бы ему денег, но обременять друга – тоже утомительно.