Польское Наследство

– Приезжаю – нет тебя, Нестор насупленный. Говорит – на торг ушла. Я пошел на торг. Порасспрашивал. Зашел в крог – а там хозяйка говорит, что видела тебя и еще кикимору какую-то, а кикимора из Вышгорода. А уж темнеет. Нанял я вот этого морехода, и поехали мы в Вышгород. Походил по улицам, прохожих расспрашивал, потом вижу – крог. Думаю, может, подружки в кроге сидят, а ты, может, выпила, а ты, когда выпьешь – известно что случается. Кинулся я к крогу – а ты там стоишь, у калитки.

– Я больше никогда не буду … честное слово…

– Что? А, ты об этом … Так ведь ты думала, что у тебя выхода нет. Что ж тебе – скочуриться по дороге в Киев, босиком, без поневы? … А у подруги нельзя было денег попросить?

– Она…

– Понял. Ты, Лучик, умная у меня, а в людях не разбираешься совершенно, вот что. Надо бы нам убраться из Киева все-таки. Как ты дрожишь, что ж тебе не согреться-то никак, а, Лучик? Эх-ма…

У пристани торчал одинокий возница, и хотя до дому было всего-ничего, пять кварталов, Хелье усадил Лучинку в повозку, сел рядом, и велел вознице спешить.

Войдя в дом, Хелье крикнул, —

– Нестор! Нестор, растяпа!

Нестор выскочил в гостиную.

– Топи в бане печь, быстро!

– А где ты была? – спросил Нестор укоризненно.

– Потом, а то ухи оборву! Баню, быстро! – прикрикнул на него Хелье.

Нестор опрометью кинулся в недавно собранную баню за домом. Через час Лучинка лежала на полке, а Хелье обхаживал ее веником со всех сторон. После этого, завернутую в три простыни, он на руках принес ее в спальню, выгнал Нестора спать, и лег рядом с женой. Она целовала его благодарно и светилась счастьем, что у нее такой муж.

К утру ее бил озноб, и тело было горячее, на щеках играл нездоровый румянец, а кожа вокруг глаз побелела. Хелье послал Нестора в детинец за княжеским лекарем. Пришел лекарь, принес какие-то травы, долго осматривал Лучинку, и сказал, что такое бывает, случается.

Оставив Нестора присматривать за больной, Хелье побежал – на торг, к знахарям, и они тоже дали ему какие-то травы. Затем он вспомнил старорощинские придумки и сам набрал разных трав. Дома он изготовил по нескольким разным предписаниям травяные отвары. По совету соседа он сбегал снова на торг и купил кувшин свира, и свиром, подогрев его над огнем, растер Лучинку с ног до головы. Ей полегчало. Снова оставив ее на попечение Нестора, Хелье опрометью бросился в церковь. Молился он страстно, кусая губы, сдавливая себе виски, то стоя на коленях, то ложась на живот.

Вернувшись домой, он увидел, что Нестор плачет, и вспомнил, что никогда до этого не видел сына плачущим.

– Что ты, что ты, Нестор, – растерявшись, говорил Хелье, обнимая сына, гладя его по голове, целуя в щеки и в нос. – Не плачь, парень. Мать твоя женщина крепкая.

На следующий день Лучинка совсем ослабла и только шевелила иногда рукой или головой, и пыталась улыбаться. Хелье выскакивал из дома два раза – один раз на торг за едой для Нестора и снадобьями для Лучинки, и один раз в церковь.

Прошел еще день, и еще один. Иногда Лучинке становилось лучше, но к ночи снова начинался жар. Через неделю она начала кашлять – громко, с хрипом, часто. Хелье, придерживая ей затылок, кормил ее куриным отваром, улыбался, подмигивал, выходил из комнаты, бледнел, сжимал зубы. Кашель не прекращался.

– Лучик, что же ты, Лучик, – шептал Хелье ночью, боясь дотронуться до жены – у нее болело все тело, кожу саднило.

Потом она стала кашлять кровью.

Иногда Хелье удавалось с помощью снадобий, отвара и растираний приостановить кашель, и тогда он звал Нестора, и Нестор приходил и говорил глупости, и смотрел сердито, а Лучинка ему улыбалась.

Как-то ночью кашель прекратился. Лучинка лежала, глядя широко открытыми глазами в потолок. На улице была весна, орали соловьи.

– Потушить свечу? – спросил Хелье.

– Не надо, пусть…

– Лучик, тебе лучше?

– Да.

К утру Лучинка умерла.

Нестор еще спал. Тщательно заперев спальню, Хелье твердым шагом вышел из дому и направился к церкви. Утренняя служба еще не началась. Он разыскал священника и объяснил ему в чем дело.

– Нет, – сказал священник, глядя на Хелье суровыми греческими глазами.

– Что – нет?

– Не могу. Отпевать хорлу – не буду.

– Она моя жена.

– Не буду. Как ни грустно.

Илларион жил неподалеку от строящейся Софии. Хелье направился к нему. Ему долго не открывали. Когда открыли, он отодвинул прислужника и вошел в дом.

– Где хозяин? – спросил он грозно, с неожиданно резким шведским акцентом.

– Спит.

– Буди.

– Не велено.

– Убью.

Сказано было таким холодным тоном, что прислужник понял – убьет. И пошел будить хозяина.

Самый скандальный священник Киева вышел, заспанный, в гостиную и, посмотрев на Хелье, понял, что дело не шуточное.

– Что случилось?

Хелье объяснил. Глаза Иллариона засверкали, щеки побелели от злости. Он быстро облачился в рясу, нахлобучил шапку, и сделал Хелье знак следовать за ним.

Служба шла полным ходом – в приходе Хелье начинали раньше, чем в остальных церквах. Не обращая внимания на молящихся, Илларион быстрым шагом пересек помещение и вплотную подошел к священнику.

– Отец Никодемус, нам срочно нужно поговорить.