Полторы минуты славы

Совестливый Валерик из этого телефонного разговора мало что понял. Кого-то, кажется, у них в съемочной группе убили, и примешались вдобавок женщины, каких нельзя любить. Тошик явно был в смятении. А ведь это отличный повод поговорить с Настей! Вот, мол, какая вышла скверная история там, где вместо Тошика мог быть я или ты. Валерик будет говорить это и смотреть на Настю — на ее нежное, бледное, будто изнутри подсвеченное лицо. Глаза у Насти особенные — серые, с хрустальными лучиками вокруг зрачков. Теперь видеться приходится редко — диплом, прочие заботы. Можно бы начинать совсем не видеться, только к чему мучить себя раньше времени?

— Какой ужас! — сказала Настя, выслушав рассказ Валерика.

Она по-настоящему забеспокоилась и потребовала:

— Тебе надо срочно найти Тошку и узнать все подробности. Вдруг у них там маньяк завелся? Чего доброго, и Тошку прирежет! Надо все рассказать Коле.

Коля как раз и был Настин муж. Валерик называл его Николаем Алексеевичем и очень уважал. Если б ее мужем стал кто-то другой, Валерик его бы возненавидел.

Познакомились они несколько лет назад на даче художника Кузнецова. Тогда Кузнецова прикончили самым жестоким и неожиданным образом, а Самоваров, реставратор мебели из областного музея, помог найти убийцу. Оказалось, что и в реставраторы-то он подался после ранения, а до того служил в уголовном розыске. Ранение было настолько тяжелым, что пришлось мучительно лечиться несколько лет, и никто не верил, что Самоваров выкарабкается. Но он выжил. Только левая нога до колена была у него теперь ненастоящей — протезом, а лицо навсегда стало серьезным и желтым.

Работать в милиции он больше не мог. Соседка, Вера Герасимовна, гардеробщица из музея, уговорила его попробовать пойти в реставраторы — Самоваров всегда любил мастерить. И реставратор из него получился отменный. К тому же он стал знатоком всяких антикварных вещиц и собрал превосходную коллекцию самоваров. Первый самовар друзья подарили ему в шутку, на день рождения. Он же, как человек методичный, но с фантазией, из шутки сотворил вполне серьезное, хотя очень его увлекающее дело. Его коллекция чайных принадлежностей даже была выставлена в музее прошлой зимой.

В общем, Николая Алексеевича Самоварова Валерик терпел. И все-таки удивляло, что строптивая, амбициозная Настя выбрала себе такого мужа. Своим счастливым соперником Валерик скорее воображал какого-нибудь преуспевающего живописца — может быть, даже столичного! — либо богатенького бизнесмена с меценатскими наклонностями. И вдруг Самоваров из музея. С его чайниками! На ненастоящей ноге! Неужели Настя сделала это всерьез?

Похоже, всерьез. Она была счастлива, она сияла. И ничего с этим нельзя было поделать. Наверное, Валерик раньше совсем ее не знал.

Настя никогда не оставляла друзей в беде. Можно было не сомневаться, что она непременно потащит втравленного в дерьмо Тошика к своему Коле. Коля был для нее воплощением скорой и чудодейственной помощи. Тошик рано или поздно должен был появиться в музее, в мастерской Самоварова.

Так и случилось. Покладистый Тошик куда угодно поплелся бы с такой замечательной девчонкой. Но на душе у Тошика было скверно. В ходе вчерашнего собеседования майора Новикова со съемочной группой всплыла история с доцентом в наручниках. Этот доцент стал алиби Катерины: его видел Ник Дубарев и Катеринины соседи. Одна соседка даже вызволила беднягу из оков. Вот она какая, Катерина! Она занималась с дюжим бородатым дядькой, которого Тошик как-то встречал на какой-то премьере, сексом пылким и разнообразным по стилю. А в это время в павильоне убивали неизвестного! А он, Тошик, нелепо пьяный, маялся тогда дома между собственной кроватью и сортиром, бережно поддерживаемый с двух сторон матерью и сестрой!

Что его Катерина буйствует и с другими, Тошик подозревал. Но теперь он узнал, как и с кем буйствует. От этого Тошику стало очень плохо. Не то чтобы жить не хотелось — напротив, очень хотелось! Но только чтоб рядом была Катерина. Труп на режиссерском диване не очень тревожил Тошика — ведь это оказался не Карасевич. Хотя, конечно, Карасевич тоже до сих пор почему-то не объявился. И черт знает, что все это значит!

В мастерской Самоварова хорошо пахло деревом, лаком и еще чем-то музейным — сладким, но не домашним. В золоченых чашках, на которых были нарисованы башни, кривые деревья и пестрые китайцы, алел душистый чай. Но сильнее всего пахла черемуха в фарфоровой вазе. Та же самая черемуха, вся в мелких акварельных мазочках, красовалась рядом, на свежем Настином этюде.

— Этот мужик неизвестно как пролез в наш павильон, — рассказывал Тошик. — Практически это невозможно!

Валерик только фыркнул:

— Скажешь тоже — невозможно! Да у вас там настоящий бардак, а вчера еще и пьянка была.

— Ну и что? Выпили немного. Все, кроме Карасевича, отлично себя чувствовали, — обиделся Тошик. — И насчет бардака зря гонишь, Валерик, ночью в павильоне все заперто.