Полторы минуты славы

Федя в такую небывалую любовь не верил. «Дурь непроходимая тебя вела», — решил он. Как бы то ни было, Беспятова по бледно-желтой дорожке слабого света добралась до антресолей, взобралась по железной лестнице наверх и обнаружила Федю, спящего на диване. Она обмерла. Так вот кто ждал ее, а не какая-то пьяная компания! Это он сам хотел ее видеть!

Встреча была жаркой. «Черта с два, я пьян был как бревно», — снова не поверил Федя. Тем не менее вдвоем, страстно обнявшись, они покинули неприветливый павильон. Сквозь железную дверцу, которая впустила Милену в счастье, они протискивались так трудно, что дверца захлопнулась за ними, лязгнув замком.

Далее они прошли через пролом в заборе («Не помню!» — вновь запротестовал Федя). Поехали они сюда, в недавно приобретенную, недообставленную, нежилую еще квартиру Милены. В ее старой городской квартире мирно спали ее дочка с няней.

Как одно мгновение пролетела ночь ненасытной и изнурительной любви…

— А вот это уж точно — черта с два! Не верю! — с жаром, в духе Станиславского вскрикнул Федя. — Я пьян был как бревно, и вот это-то помню отлично! Ничего другого и быть не могло. А все эти выкрутасы в ванной и гардеробе — отсебятина какая-то. Не помню! Не верю!

Наутро счастливая, немного бледная Милена отправилась к своим булкам, а Федя остался нежиться в ее новой кровати, от которой до сих пор исходил бодрящий запах мебельной фабрики.

— Хорошо, пусть так, — морщась, как от изжоги, сказал бедный Федя. — Я только хотел бы знать, где мои брюки?

Глава 5 Катерина Запах женщины и мужская логика

Именно своей улыбкой Милена Беспятова больше всего напоминала Мерилин Монро. Милена тоже умела ослепительно распахивать рот навстречу всему миру, и тогда казалось, что у всех впереди только счастье, только радость и свет. Один лишь нездоровый Федя Карасевич от этой улыбки шарахался. Он не хотел ее видеть. Он предпочел бы ничего о ней не знать.

— Теперь ты мой! — вскрикнула счастливая Милена.

Она снова упала прямо на Федю и лицом, и жаркими руками, и мерилинскими грудями, упругими и тяжелыми, будто они набиты песком.

— Где моя одежда? — упрямо повторял Федя, пытаясь вздохнуть.

— На даче у меня лежит.

Федя ужаснулся:

— Что, скажешь, я и на твоей даче был? Не только в ванной и гардеробной?

— Нет, на даче ты не был. Я только отвезла туда все твои вещи.

— Это еще почему?

— Потому что теперь ты мой!

«Нет, она явно с пришибью. Вот влип!» — с тоской подумал Федя.

Ему еще никогда не приходилось оказываться в таких нелепых ситуациях. Даже пьес настолько глупых он никогда не ставил!

— Послушай, а если я выйти захочу? На свежий воздух? — спросил он.

— Куда тебе ходить? Зачем? Ведь мы любим друг друга!

— Ну и что? Ты ведь не оставила все свое на даче? Не ходишь по улице нагишом?

Федя, несмотря на головную боль, логики не утратил. Но Милена логики-то как раз и не воспринимала. Она только улыбалась и не мигая глядела ему в глаза.

«Надо с ней, наверное, как-то по-другому действовать», — решил Федя.

Он приобнял непонятливую Мерилин и часто задышал ей в ухо.

— Хоть что-нибудь мне одеться принеси, — прошептал он чувственно и сипло. — Я в сортир сходить хочу.

— Так и иди, как есть, — тоже чувственно, но твердо ответила Милена. — У тебя красивое тело!

— Черт с тобой! — нечленораздельно пробормотал Федя, сбросил с себя одеяло и встал с кровати.

В ту же секунду розовые шторы медленно поплыли перед ним и вдруг замесились в какую-то слякоть. Он во весь рост упал на ковер. В левом боку стало больно. Свет померк.

— Говорила же тебе — не глупи, — откуда-то из центра Вселенной раздался голос Милены.

Федя застонал. Сколько дней он был во тьме на этот раз?

Похоже, не так много, потому что Милена еще не успела целиком вернуть его на кровать. Под его головой снова был знакомый скользкий атлас. Туловище уже лежало на прежнем месте, на краю постели. Теперь Милена туда же сноровисто забрасывала его длинную непослушную ногу, свисавшую на пол.

— Дурачок, — журчал Миленин голос. — Куда сорвался? Вон и бок о тумбочку содрал. Я сейчас, пока ты на полу лежал, Валентине позвонила. Это моя приятельница, врач. Знаешь, при сотрясении мозга — а у тебя сотрясение, гляди, шишка какая здоровенная! — нельзя резко двигаться. Нужен полный покой! Поэтому лежи себе не дергайся.

— Меня тошнит. Мне плохо. Меня будут искать, — бормотал Карасевич.

— Представь себе, давно уже ищут!

Последние слова Милены дохнули на Федю надеждой. Он сразу представил себе орлиный профиль Катерины, ее тяжелую, но надежную руку, ее дружеское упорство, и на сердце полегчало. Его ищут! Его найдут!

Он нетерпеливо поерзал головой по атласной подушке.

— Лежи уж, герой! — с материнской нежностью одернула его Милена. — Я тебя им не отдам.

Федя гневно скосил на Милену выпуклый карий глаз:

— Что-о-о? Не отдашь? По какому праву?

— Думаешь, там тебе будет лучше? Как же это сейчас называется… камера временного содержания?

— Какая еще камера?