Полторы Ведьмы

— Ты не можешь себе представить, как долго я сходил с ума по твоей милости. Те минуты в созданном тобой лесу решили все окончательно. А когда ты решила стать моей?

— Не знаю. Но мне кажется, ты за меня все решил.

— Не может быть. У тебя слишком сильная воля, я не смог бы её сломить. — вампир легко как пушинку поднял меня с кресла и перенес на роскошную кровать под навесом из черного шелка. Я тряхнула ногами, откидывая с них сапоги и удобно растянулась на мягчайшем матрасе. Да, сейчас выходной, но учитывая три полубессонные ночи, мне до ужаса хотелось выспаться. Нельм лег рядом и устроился поудобнее.

— Спи, моя тигрица. Я терпелив, подожду пока проснешься. Я все понимаю, и готов помочь во всем, о чем ни попросишь.

— Свари кофе… — сказала я и уснула.

Я прекрасно выспалась, проснулась уже под вечер от запаха чудесного латте с корицей. На столике у кровати был источник аромата. Был. Минуту назад.

Нельм вошел в комнату и улыбнулся довольной мне.

— Ты прелесть. Несмотря на клыки и прочее.

— Только для тебя.

— Вау. Серьезно?

— Я был вдовцом столько лет. И да — я никогда ни с кем не чувствовал необходимости выполнять любые прихоти. Считай это откровением. Признанием. — Нельм сел рядом и обнял меня.

— ладно, но учти: я никогда не признаю ограничений моей свободы. Тебе придется мириться с этим, дорогой. — так странно было называть так вампира, который по людским меркам моего мира был древним стариком по возрасту.

— Плевать. Все, что только попросишь.

— Осторожнее, у меня богатая фантазия. Очень богатая.

— Напугала фантазией… но я учту. Просто все сейчас кажется не важным по сравнению с тем, что у меня в руках.

— забавно наверное влюбиться в гамбургер. Или в курицу которую ешь…

— Сандра!

— Что? Это я так… гипотетически. — снова сделала невинное лицо я.

— Я все-таки отдаю предпочтение человеческой половине себя. И никогда не посмотрю на тебя как на пищу, это кажется мне кощунством.

— Зануда. Я же сказала, что просто гипотетически!

— хорошо, хорошо… Я рад, что ты все понимаешь.

— Знаешь, сейчас глядя на тебя почему-то вспомнилось кое-что… Года два назад у меня был кумир. Просто потрясный актер, замечательный человек, верный и добрый. И никогда ни до ни после его смерти я не видела подобных ему. Я думала что слово «люблю», «кумир», «знаменитость» были слишком вульгарными по отношению к нему. Я привязалась к нему. Смешно да? Я так и не написала ему письмо, хотя и знала, что он отвечает на письма фанатов. Просто не знала, что я могу сказать такому человеку, чего раньше он не слышал и не читал от других, тысяч таких же восторженных как я. Но почему-то чувствовала что должна написать. Что мне есть что сказать, что-то важное.

Целый год я ходила и думала о том, что будь у меня второй шанс что-либо изменить в мире, я бы вернулась на три года назад и предупредила бы этого человека о развитии рака. Он этого заслуживал. Как всякий кто сжигает свою жизнь, чтобы освещать путь другим, делать мир чуть лучше, заставляя нас всех сиять вместе с ним. Банально звучит. Он сказал бы лучше.

В итоге я после его смерти осознаю, зачем я так стремилась в театр, и даю обещание самой себе каждый свой шаг посвящать ему. Помнить. И постараться служить той же цели, хоть у меня нет воли зажечь настолько яркий огонь.

— Элементаль смерти признал тебя. Именно из-за этой боли, Сандра. Будь осторожна.

— Он был похож на тебя. Очень сильно. Иногда я даже узнаю его взгляд когда ты хмуришь брови, или улыбаешься.

— Не надо, Сандра. Это не дело для живых — скорбеть о мертвых. К тому же есть неоспоримые доказательства того, что смерть — лишь переход в новые рамки, обновление ждет за той такой пугающей гранью, обновление и перерождение в нечто большее чем было до этого.

— Неужели в этом мире отношение к смерти настолько легкомысленное?

— Нет, но мы в большинстве своем знаем, что есть вещи куда ужаснее. И потому боимся другого. Тот, о ком ты говоришь, знал, что ждет его за отправной точкой, которую вы все зовете этим страшным словом. Не думай, что в душе умирающего человека в последний час есть лишь страх и отчаяние. Нет, если он жил по велению интуиции и доверял чутью, если цель его сожгла, коль ты его с маяком сравниваешь, то в конце он вряд-ли чувствовал отчаяние и страх, может всего лишь досаду на судьбу за незавершенные дела и несбывшиеся планы. Я знал таких людей. Они всю жизнь жили словно высшее счастье для них — это счастье и благополучие всех вокруг, они совершенно практично относились к себе как к инструменту для достижения цели. Я был у изголовья одного моего друга, когда он умирал, и могу сказать точно, что ему не было страшно. Он лишь сетовал на то, что время не позволит ему сделать больше. Вокруг него была его семья и пара товарищей, мы были его оправданием перед судьбой, своеобразным щитом от терзаний совести и мрака отчаяния. Человек не должен быть один в такой час. Мы разделили боль на всех нас и он ушел, словно разом сбросил с себя груз всех тяжестей мира, всего того, что он сам громоздил на свои плечи всю жизнь.