Полуденная буря

В переводе со старшей речи:

– Мразь. Быдло. Трусы.

Да, высоко она ценит людей, оказавших ей гостеприимство. Пусть и не безвозмездно, а все-таки какое ни есть. Я-то, пустая башка, надеялся, что она смягчилась сердцем, поняла хоть что-то в жизни, отличает добро и зло. А! Все впустую. Или просто понятия добра и зла, чести и бесчестия у нас и перворожденных слишком разнятся?

Сида взмахнула мечом, стряхивая алые бусинки, спрятала клинок в ножны и легко вскочила в седло.

Вскарабкались и мы с Гелкой. Она – легче. Я – как мешок с навозом. Пока поймал стремя носком, пока забрался, судорожно цепляясь пальцами за обе луки. От неумения едва седло набок не стянул, но худо-бедно утвердился, выровнялся. Что дальше?

– Шагом, – скомандовал Сотник.

В этот миг жена Меткого подняла измаранное кровью лицо. Вперилась в сиду:

– Ты, кровопийца лютая! Что ж ты наделала!

– Я наказала дерзкую тварь. Червь, посмевший протянуть руку к дочери и супруге ярла, жизни не достоин.

– Ты?.. – Баба не назвала ее по имени, хоть и догадалась. Да и все догадались, чего уж там греха таить. Слухами земля полнится. Кто еще из жен ярлов кровавый урожай собирал по обоим берегам Ауд Мора, за Аен Махой и в Лесогорье? Мало кто, понятное дело, мог ее описать, да во внешности ли дело? Видно птицу по полету, а человека – да и сида тоже – по делам.

– Да. Я – Мак Кехта, – подтвердила феанни. – Я мщу, и нет ни в сердце, ни в разуме моем мира с салэх. Сдохните все, грязные твари.

Вот сказала так сказала. Ни прибавить, ни убавить.

– Ты мстишь? – медленно произнесла баба. – Ты не мстишь, ты лють свою тешишь. Крови никак не напьешься, навроде стрыгая злобного. Будь ты проклята на веки веков. Чтоб тебе дитя никогда не качать, чтоб ты захлебнулась кровушкой нашей, чтоб тебя гром с неба поразил. Не любить тебе и любимой не быть, гадюка ядовитая. Чтоб ты своим ядом траванулась, своей сталью закололась, своим языком подавилась... Хуже ты зверя лесного, хуже волка с медведем – они без нужды овцы не задерут. Хуже стрыгая с клыканом – они на прокорм себе убивают. Ты ж, ведьма беспощадная, радуешься, коли жизни лишаешь. Пускай кровь, тобой пролитая, на тебя ж и падет... Будь ты проклята!

Я видел, как напряглась спина перворожденной. Того и гляди, за клинки схватится. Не успеем тогда осмелевшую от горя бабу защитить. Порешит. Как есть порешит...

Видно, и Сотник подумал о том же.

– Уходим. Рысью!

Мак Кехта зашипела, плюнула в грязь и выслала своего черно-подпалого в рысь.

– На восход. К Аен Махе, – продолжал направлять Сотник.

К Аен Махе? Это правильно. Мне одно непонятно: как мы теперь на левый берег переправимся? С лошадьми. Даже если лодку найдем, их-то в нее не затащишь. А надо удирать. Как можно быстрее и как можно дальше. Разумеется, я ни единого мига не предполагал, что в арданах проснется тщательно забитая храбрость и они снарядят отряд в погоню. Это вряд ли. Вот расстрелять нас из луков они могли бы запросто, если бы захотели. Стрела из охотничьего лука, попав коню в бок, прошивает насквозь. Он ведь на лося да на оленя снаряжен. И две-три сотни шагов для прицельного выстрела не помеха. Но коли сразу не кинулись, догонять для мести уже не станут.

Я повторюсь: у мирного человека – ремесленника, охотника, крестьянина – в душе сидит запрет на убийство. Дело даже не в боязни согрешить и не пройти Поле Истины. Просто претит отнятие жизни. Это воины, разбойники, пираты давно через природу переступили, зачерствели сердцем. Кто всю жизнь мечтал о разудалой жизни, тот – раньше. Кто поневоле в войско попал – со временем. Сердце такой же орган, как и ладонь или пятка. Мозоль нарабатывается. Или всего-навсего устает сопереживать. Не у всех людей. Некоторые до смерти каждую пташку, каждую букашку, травинку-былинку жалеют. Так исключения из правил правила подтверждают. Кто ж из учителей это говорил? Кажется, Арисфон. Он нам основы землеустройства и измерения преподавал. Как сейчас помню: коли две стороны в треугольнике равны, так и линия, из угла к середине третьей стороны проведенная... Что она там делает? Вот те на! Забыл. То ли угол напополам делит, то ли еще чего-то... Ну, это не важно. Важно, что ошибался я в сиде. Никаких сдвигов в ее душе не произошло. Как была кровавой убийцей, так и осталась. Жизнь людская для нее дешевле разменного медяка. А жаль. Не в том смысле жаль, что дешево ценит, а в том, что ошибался. Не удалось добром смягчить заскорузлую душу. Уж не знаю, возможно ли это вообще и какие усилия для того нужны.

Тут меня тряхнуло так, что едва зубы не повыскакивали.

Что такое?

Оказалось, ничего. За ограду выбрались, пока я размышлял да воспоминаниям предавался. Сотник и Мак Кехта коней ускорили. И наши с Гелкой за ними поспешили.

С одной стороны, все верно. Чем быстрее мы подальше от фактории окажемся, тем лучше. Но с другой – как же трясло меня с непривычки! Неужто за эти муки я кровью и по2том заработанные самоцветы отдал?