Полуденный бес

– Ваша мать русалка, молодой человек, – неожиданно перейдя на «вы», спокойно заявил отец Тихон. – Говорю вам это так же ответственно, как то, что ваша жизнь находится в большой опасности. Вирскому вы необходимы только как приманка для вашей матери.

– Что за бред?!

– Вирский потерял вашу мать из поля зрения. Все время после ее убийства он терзал ее неприкаянную душу, обещая ей встречу с вами. В тот день, когда она перестала ему верить и сбежала от него, у Вирского как раз намечался в его деле какой-то решительный шаг. Думаю, что это так, иначе он не вызвал бы вас. Вирский – это страшный человек! Он помешан на идее грандиозного жертвоприношения, в результате которого он хочет вступить в переговоры с дьяволом и предложить ему нечто вроде протокола о намерениях. Нет сомнения, что он проиграет, потому что состязаться с Сатаной на его территории невозможно. Но сколько после его поражения останется жертв? Поэтому мы стараемся ему помешать…

– Кто мы?

Старец вдруг засмеялся и, как мальчишка, боднул Джона головой в плечо.

– Мы? О, это великая сила! В данный момент это я, Петр Иванович с семьей и, кажется, еще эта… как ее бишь? – Ася?

– Что же вы мне предлагаете?

– Я предлагаю тебе выбор. Или ты доверишься нам. Или станешь одной из жертв Вирского и поможешь в его отвратительном деле, да еще и ценой своей жизни.

– Но я вас совсем не знаю! – воскликнул Джон.

– А Вирского ты знаешь? – едко усмехнулся старец. – А себя самого ты знаешь? Что делать, Ванечка? Что делать, это твоя судьба! Но ты не должен торопиться. Это Вирский должен вечно спешить. Дело его механическое и не терпит промедления. У тебя же в запасе есть целых три дня.

– Сколько-сколько?

– Это все, что у тебя есть. Видишь ли, с самого начала в твоей судьбе было что-то противное естественному ходу вещей. Каждый человек – Божий замысел, но в твой замысел вмешалась какая-то другая воля. Ты пытаешься ускользнуть от своей судьбы, Джон. Ты хочешь убедить себя, что ты сам распоряжаешься собой. Но в глубине души – да-да! в глубине своей глупой и еще не проснувшейся души – ты чувствуешь, что это не так. Ты спишь, но ворочаешься во сне. Эй, просыпайся, Джон! Обратись с молитвой к Создателю! Пусть Господь Сам укажет тебе дорогу к твоему месту на этой земле.

– Где находится могила моей матери? – спросил Половинкин.

– Ну слава Богу! – воскликнул старец и порывисто обнял его. – И молитва не потребовалась! Или кто-то сейчас крепко молится за тебя. Очень крепко кто-то за тебя молится!

Пробуждение

Его разбудил солнечный луч, ласкавший правую щеку из-за неплотно задернутых ситцевых занавесок. Он сладко потянулся, но не спешил открывать глаза.

Так он часто просыпался в Питтсбурге: от нежного солнечного ожога на щеке, бесконечно потягиваясь, но не открывая глаз, пока отец Браун и Нина (просто Нина, как он называл свою приемную мать) не войдут его в комнату, не коснутся прохладными губами его нагретой щеки и не скажут в один голос:

– Happy morning, darling![4]

Их голоса звучали как два одинаковых колокольчика. Это была их игра. Он должен был угадать, чей поцелуй был первым. Губы отца Брауна и его супруги были неразличимы в своем прикосновении, как и запахи, исходившие от стариков. Да они и меньше всего были похожи на супругов. Скорее на брата с сестрой. Если Джон угадывал, чей был поцелуй, старики хлопали в ладоши. Это предвещало удачный день.

В Питтсбурге Джон никогда не задумывался, почему его приемные родители придавали такое значение этой смешной примете. Но сейчас он мучительно пытался вспомнить: а в тот день, когда Нину сбил огромный рефрижератор, непонятно как оказавшийся на их узкой улочке, он угадал поцелуй или нет?..

Половинкин зевнул, еще раз сладко потянулся, почмокал, как в детстве, открыл глаза и обнаружил себя на диванчике в кабинете Петра Ивановича. Он ночевал тут один, и ему стало неловко оттого, что ему отвели отдельную комнату. Как разместились на ночь все остальные обитатели чикомасовского гнезда?

Надев джинсы и кроссовки (кем-то тщательно вычищенные), он вошел в гостиную. Старец Тихон сидел в кресле под красным матерчатым торшером.

– Утро доброе! Как вам спалось? – спросил он.

– О’кей!

Из кухни раздавались женские голоса. В дверях показалась высокая девушка с красивой шеей и очень короткой стрижкой, с перепачканным мукою личиком, в котором Джон не сразу с изумлением узнал Асю. Но какая же с ней произошла перемена! Вместо майки и шортов ее стройное, уже по-женски оформившееся тело облегало простенькое желтое платье, спускавшееся чуть ниже колен. Платье превратило Асю из «нехорошей девочки» в весьма симпатичную девушку. После короткой стрижки исчезли кислотные пряди волос, они стали темно-каштановыми и отливали золотом, если попадали в солнечные лучи. Впрочем, стрижка была слишком коротка для нее и делала ее похожим на мальчика. Но от этой короткой стрижки больше всего повеяло свежестью и какой-то надеждой. Джон, не стесняясь, любовался ею.