Полуденный бес

– Правильный ответ. Наверное, и я должен вам сказать как-нибудь эдак, чтобы не ставить вас в трудное положение. Например, я могу соврать, что у меня есть дело в Красавке. Что я приехал навестить больного ученика, которого, кстати, и надо навестить. Ну и тому подобное. Вместо этого я впутываю вас в свои душевные проблемы.

«И этот болтлив», – подумал Джон.

– Где-то я читал, что сейчас это не принято. Увы, мы тут все ненормальные. Они-то – по понятной причине. Воробей – потому что совершил в своей жизни поступок, который до сих пор не укладывается в его голове. Он говорил вам, что двадцать лет назад зверски, изощренно задушил свою возлюбленную? Нет? Значит, вы еще не говорили с ним пьяным. Что касается меня… Моя ненормальность заключается в том, что я чувствую себя неродным среди людей, которых по-настоящему, всем сердцем люблю!

– Я где-то читал, – заметил Половинкин, – что это проблема всей русской интеллигенции.

Ознобишин замахал рукой:

– Вот только не надо вслух об этом! Читывали мы сборник «Вехи», читывали… Видите ли… Интеллигенция решает этот вопрос, сидя в городе и наведываясь в деревню в качестве дачников, а меня он мучит здесь и постоянно. А ведь я мог бы жить в Москве! Да-да! Я с отличием окончил Московский государственный университет, да-да! И меня полюбила очаровательная москвичка и ждала от меня предложения руки и сердца. Руку я предложить ей мог, но сердце мне подсказывало, что я обязан вернуться. Вернуться и отдать этим людям то, что им задолжал. А что я им задолжал? Вы читали «Исторические письма» Лаврова? Нет? Странно. Там говорится, что мы, интеллигенты, суть, командированные от народа в городскую культуру. И наша задача – вернуться в народ и всё сделать для его блага. Отчитаться за командировку. Вы знаете, я поверил в эту глупость! Я подумал: если меня командировали в Москву, если меня отправили учиться за государственный счет, я обязан вернуться! Вернулся…

Учитель с отчаянным выражением лица потянул бутылку с самогоном, налил в стаканчики себе и Джону и выпил свою порцию, не предлагая тоста и не чокаясь.

– О, я учился на совесть! – отдышавшись, продолжал он еще более севшим голосом. – Я, можно сказать, дневал и ночевал в Ленинской библиотеке. Заметьте, я не читал разных модных поэтов, вроде господ Евтушенко и Вознесенского. Я изучал историю родного края. Я читал старые книги! Я думал: вот вернусь и расскажу этим людям о них самих, об их предках, об их земле! Я спасу их от пьянства, я объясню, почему нельзя, невыгодно воровать свое! Я изучал агрокультуру, читал о новых достижениях в животноводстве, птицеводстве, разведении пчел. У нас здесь настоящий пчелиный рай!

В руке учителя снова оказался наполненный стакан…

– Выпьем! – развязно предложил он. – Выпьем за Россию! И пусть она летит ко всем чертям вместе с ее философами и идиотами!

Не дожидаясь ответа, он жадно проглотил самогон, сморщился и, свирепо вращая побелевшими глазами, стал терзать зубами лист черемши.

«Он много пьет», – подумал Джон.

– Ошибаетесь, – угадал его мысли учитель. – Физиологически я не выношу самогон. Но пить в России необходимо, как в Африке. В Африке это нужно, чтобы убивать в себе какие-то бактерии, с которыми не может справиться организм белого человека. В России же спирт позволяет мыслящим людям не сойти с ума. Впрочем, недолго…

Он быстро и неопрятно захмелел. Половинкин решительно отставил свой стакан. Ознобишин не только этого не заметил, но и через некоторое время, как бы по рассеянности, выпил его порцию. «Конечно, он много пьет», – повторил про себя Половинкин.

– Если позволите, я продолжу свою повесть, – произнес учитель. – Не скажу, что на свете нет ее печальнее, но глупее – нет, точно. Итак, в Москве я заразился возвышенной идеей создать в отдельно взятой деревне идеальный миропорядок. Благо тогда забрезжила перестройка, и частная инициатива стала поощряться. В отличие от многих соплеменников я поверил в Горбачева.

– Сколько вам лет? – спросил Джон.

– Тридцать пять, – вздохнул учитель. – Но выгляжу я старше своего возраста, не так ли?

Половинкин деликатно промолчал.