– Почему ты так уверен в себе, Максим? Ведь ты отправляешься в Вечную Ночь, не захватив с собой даже тонкой восковой свечи. Даже крошечного степного светлячка, Божьего насекомого, посланного людям для напоминания о Ночи, ты не догадался взять с собой. Но и это не самое страшное. Ты был со своими родными, и ты ни разу не спросил их,
– Потому что нам скоро расставаться.
– В общем, ты ничего не понял, Максим. Я сделал для тебя, что мог. Теперь прощай. Увидимся, нет ли – я не знаю.
Шамиль как был, голый, вскочил на Коня. Они без разбега вознеслись, вспыхнули красным пламенем на фоне неба.
– Шамиль! – смертельно испугался Соколов. – Вернись, мне страшно! Не покидай меня одного в Ночи, Ангел Небесный, Хранитель мой Святой!
– Нельзя! – донесся слабеющий звук. – Здесь Сам Бог за тобой смотрит!
И снова Соколов был один-одинешенек, как рано утром на площади. В третий раз после смерти он огляделся, но ничего не увидел, только тьму и звезды. И подобно звездам, но куда теплее, горели вдали огни Красного Коня. Но Соколов знал, что туда ему больше нельзя, потому что отпуск кончился и потому что никогда еще Максим Соколов не нарушал своего офицерского слова.
Пора идти в Ночь.
Соколов встал и оправил рубашку. Жаль, не захватил с собой в парк еще и кителя, понадеявшись на теплую ночку. А ночка-то вон она как обернулась. Ну да чего теперь… Пора так пора…
Но что это, боже!
За Красавкой, за полем, бугром выгнувшимся до горизонта, начинался восход. Солнце еще не показалось, но небо уже алело и разгоралось так же стремительно, как гасло несколько минут назад. И был этот восход так прекрасен, что Соколов не столько удивился ему, сколько залюбовался и пожалел, что нет рядом Орлика и Шамиля, потому что втроем любоваться было бы куда веселее. Кто-то тронул его за плечо.
Рядом с ним стоял Василий.
– Здесь не бывает ночей, – просто объяснил он. – Только солнце зайдет, тут же встает. Мы уже привыкли.
– Когда же вы спите? – спросил Соколов.
– Зачем душе спать? – ответил Половинкин. – Душе это вредно.
– Что же мне теперь делать?
– Пошли домой, – сказал Половинкин. – Откладывается твоя Ночь. На неопределенный срок откладывается.
– Зачем?
Половинкин укоризненно покачал головой, вдруг напомнив ему Прасковью.
– Ну не дурак ли ты упрямый после этого, Максим? ПОТОМУ ЧТО ТЕБЯ БОГ ЛЮБИТ! ЖАЛЕЕТ! ВРЕМЯ ТЕБЕ ОПОМНИТЬСЯ ДАЕТ!
Соколов молчал.
– Пошли, что ли…
– Ты иди, Василёк, – прошептал Максим. – Я немного посижу.
И Василий ушел.
А Соколов, едва его друг скрылся, упал в мокрую от росы прибрежную траву и стал кататься по ней, не сдерживая рвущийся изнутри крик:
– ПРОСТИ МЕНЯ, ГОСПОДИ! БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ ЗА ЩЕДРОСТЬ ТВОЮ! СПАСИ И СОХРАНИ, ГОСПОДИ! ПОМИЛУЙ МЕНЯ, ГРЕШНОГО! НЕ ПОКИДАЙ МЕНЯ ОДНОГО В НОЧИ!
Потом встал и молвил тихо:
– Ангел Божий, Хранитель мой Святый, моли Бога о мне!
И прибавил, глядя в пламенеющее небо:
– Молись, Шамиль! Крепче молись за своего лейтенанта!
Он повернулся и пошел к своим родителям. Навсегда. Потому что знал: как бы ни повернулась их судьба, но только быть им навеки вместе.
В этот миг в городской клинической больнице от ножевого ранения в грудь, не приходя в сознание, скончался Максим Максимович Соколов.
Глава десятая
Утро туманное
Попутчики
Лев Сергеевич Барский сидел один в двухместном купе поезда дальнего следования, возвращаясь из провинциального
Барский читал лекции в областном университете и местной элитной школе. Молодежь, как обычно, принимала его на ура. Он знал, чем поразить ее воображение, ее неудовлетворенные амбиции. Знал, как поднять на смех, а потом опустить тех, кто пытались его «срезать» – мол, знаем мы вас, московских штучек, а вот ответь-ка ты нам на один каверзный вопросец! Такие персонажи были в любой провинциальной аудитории, но после искрометных ответов Барского они краснели, зеленели и уходили посрамленными либо молчали до конца выступления профессора.
Одну короткую, но блистательную пресс-конференцию в редакции областной газеты Лев Сергеевич провел
Обком партии… О, эти вассальные морды! Как они торжествовали, что
Самое печальное, что и дождутся.