Полуденный вор

Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.

-- Ага, мастер -- золотые руки... -- Томин качает головой. -- Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые -- начнем обыск. А добровольно выданное зач-тется на суде как вид раскаяния.

-- Нечего мне выдавать, -- жалобно отвечает Пузановский. -- Все выгреб! Вот тот... длинноногий... -- Голос его пресека-ется, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младе-нец.

-- Неужели все? -- весело удивляется Томин. -- Так облегчил нам работу? -- и он смотрит в спину вора с любопытством.

-- Повернитесь! Ба!.. -- ахает Томин. -- Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!

Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.

Не "подыграл" он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взгля-дывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?

То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.

-- Эх, Печкин, Печкин! -- только и произносит он, но звучит это обвиняюще.

Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.

-- Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!

-- Тихо, задержанный! -- подает басистый голос ближайший милиционер.

-- Начальник! -- Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. -- Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен... Не хочу вышку... Простите... Только жить!.. А-а-а... Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..

x x x

Прошло несколько месяцев. В кабинете Знаменского заканчи-вается очная ставка между вором и Шариповым -- завмагом, которого он когда-то обворовал, притворившись вершителем правосудия. Ситуация парадоксальная -- преступник уличает потерпевшего.

-- Никакого ареста я не пугался! -- Шарипов демонстрирует дутое негодование. -- Как вы даже можете верить?! Этому прес-тупнику!

-- Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, -- со скрытым юмором говорит Знаменский. -- Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?

-- Да откуда у меня такие деньги... такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! -- через силу смеется Шарипов.

-- Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?

-- Минуточку... -- в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. -- И... что с ними будет?

-- Как бесхозные поступят в государственный доход.

Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!

Но страх все же пересиливает жадность:

-- Отказываюсь... Не мои.

Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:

-- Подпись. -- Шарипов расписывается. -- Пропуск.

Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.

-- У-у, воровская морда! -- выпаливает он.

Вор оборачивается к Знаменскому:

-- Такого грех не почистить, Пал Палыч!

-- Не будем строить Робин Гуда.

Вор опускает глаза. Помолчав, Знаменский меняет тему:

-- Послушайте, Царапов... Мы уже подбиваем бабки, а что я о вас знаю?

Царапов молчит, колеблясь.

-- Интересуетесь, как я свихнулся? Подножка судьбы. А потом уже катишься... Стоит споткнуться, Пал Палыч, по тебе пройдут, затопчут, не оглянутся.

Знаменский примерно представляет, о чем речь: крутой жи-тейский переплет, из которого двадцатилетний парень вышел замаранным и его отторгла прежняя благопристойная среда. Но...

-- Вас не затоптали, Царапов. Вы после подножки три года работали.

-- Если не затоптали, то выкинули на обочину. И я стал жить поперек... Геологические партии, спасатель на водах... Мне нужно было напряжение, полная отдача, опасность. Нервы, риск... Ну, а потом надоело выкладываться задаром.

-- Как-то обидно за вас, Царапов. Значит, будь вы посерее да потрусливей -- жили бы благополучно?

-- Наверняка.

-- Н-да... А вы думали, как будете там? И как потом?

-- Был знакомый алкаш, он говорил: "Под каждым забором можно найти свою ветку сирени".

-- Я серьезно, Царапов.

Царапов проводит рукой по лицу и произносит безнадежно:

-- Думать... О чем же думать? Сколько ни думай, вывод один -- жизнь не состоялась.

-- Знаете, в этом кабинете сиживали люди, которые меняли курс в пятьдесят, -- говорит Пал Палыч, неисправимый пропо-ведник. -- Не понимаю, что так гнет вас в дугу. Ну дадут срок, вы же знали, что когда-то не миновать? На суд вы пойдете в прилич-ной упаковке: обвиняемый чистосердечно во всем признался. Выдал котел денег в лесу, который бы медведь не раскопал. По словам Глазуновой, проявил даже некое рыцарство, защищая ее в квартире Пузановского. Она -- отличный свидетель защиты.