Полудевы

Выйдя из экипажа, Максим не обратил даже внимания на великолепную картину волшебного замка феи, казавшегося обширнее и пышнее Трианона, и спросил Гектора:

– Сколько времени до обеда?

– Полтора часа приблизительно… Ваш костюм в чемодане?

– Да. В двадцать минут я буду готов. Позвольте мне пока не выходить… Я слишком взволнован… При встрече с итальянкой или банкиром, я, пожалуй, могу ляпнуть что-нибудь лишнее… Я пройдусь немного по парку… Наедине с самим собою я скорее успокоюсь…

– Что ж! Идите. Когда возвратитесь, обойдите вокруг дома, вас не заметят. Слуга проводит вас в вашу, комнату, где вы можете переодеться.

– Так будет лучше – произнес Максим; – я увижу мадемуазель Рувр уже за столом. До свидания.

Карета показалась из-за пригорка; молодые люди пожали друг другу руки и разошлись. Максим быстрым шагом направился в самую чащу парка, под своды густых деревьев, нависших, в виде сводов над аллеей, тянувшейся влево от замка. Чудно-прозрачное небо темнело; медленно наступала ночь, больше похожая на летние сумерки. Уже довольно внушительный серп луны смешивал с красноватым отблеском этих сумерек свой серебристо бледный свет. Максим шел вперед, без цели; сердце его трепетало; он тщетно старался дать себе отчет и разобраться в своих мыслях. Какой-то внутренний голос говорил ему: «Берегись! смотри, как ты уже страдаешь через эту женщину, а между тем, ты еще даже не успел сказать ей о своей любви! Берегись! Вы оба совсем не созданы один для другого… Уезжай, пока есть время!»

Да, время еще не ушло, и он одну минуту задумался над этим. Бежать! Бежать через лес до станции, броситься в первый отходящий поезд, скрыться, как вор, в Париже, за Парижем, запереться в Везери, пока не придет забвение, и рана не заживет.

«Забвение! Да ведь оно не придет… Когда я уехал из Сент-Аманда, я не любил ее, не мог любить, совсем не знал её. А между тем не забыл…»

Идя наудачу, он забрел к огромному пруду, казавшемуся еще больше при наступавших сумерках, как бы стушевавших его берега вечерним туманом. Крошечный ялик качался привязанный у берега; настоящего весла у него не было, а был один длинный шест с широкой лопаткой на конце, который лодочники называют «pale» и который служит для управления легким суденышком и в качестве руля.

Максим вскочил в ялик, отвязал канат и быстро поплыл, расчитывая успокоить свои нервы. Но, наоборот, плывя по этой свинцовой от наступавших сумерек воде, с ее волшебными берегами, он почувствовал себя еще более одиноким и ему еще яснее слышался властный голос:

«Берегись! Женщина эта – сама неизвестность; за ней скрывается тайна и драма…»

Он не греб больше, лодка все медленнее скользила и, наконец, почти остановилась. Вдруг из-за пруда и леса раздался из замка первый призывный колокол к обеду. Максим вызывал образ Мод, такой, каким он видел его при вечернем свете, с обнаженными плечами, с красивой прической. Она была там, так близко от него! Он только в продолжение нескольких часов мог любоваться ею и собирался убежать от неё! Его охватило страстное желание видеть ее, и теперь его решимость к побегу куда-то пропала. Он быстро причалил к берегу, привязал ялик и заспешил к замку. Было уже семь часов с небольшим. Он едва успел переодеться, и когда входил в зал, обед уже был подан.

Он увидал мадемуазель Рувр в зеленом бархатном платье, которое бросилось ему в глаза. Она выходила из зала под руку с Гектором; но за столом они очутились рядом. Мод рассеянно спросила его, почему он запоздал; он отвечал в том же тоне… С другой стороны около молодой девушки помещался модный романист, Анри Эспьен; она почти все время разговаривала с ним; он сыпал фразы, как салонный кавалер, о любви и женщинах и самодовольно смеялся. Мод слушала, но отвечала мало.

Максим наблюдал это светское общество, и хотя еще не проник в секрет полунамеков и полувзглядов, как Тессье или Сюберсо, но, тем не менее, начинал немного понимать этих праздных людей, ни хуже, и ни лучше всего остального Парижа. Как они заботятся о своих удовольствиях, как снисходительны к своим общим слабостям! Они представляют собой каких-то сводней, неспособных к ревности и страсти, живущих интригами, свободными отношениями между лицами различного пола, редко доводящими дело до полного скандала.