Полукороль

— Гребцу от этого пользы меньше, чем от здоровой руки.

— Но все же, как один бог сможет заставить весь мир работать? — Ральф протянул руки, словно охватывая гниющий город и всех его людей. — Как может быть один бог и для коров и для рыб, и для моря и для неба, и для войны, и для мира? Это, черт возьми, бессмыслица.

— Возможно, Единый Бог, он как я. — Сумаэль растянулась на юте, подложив руку под голову и качая ногой.

— Ленивый? — проворчал Джод.

Она ухмыльнулась.

— Он выбирает курс, но у него есть множество мелких прикованных божков, чтобы грести.

— Прости меня, о, всемогущая, — сказал Ярви, — но с моего места выглядит так, словно и на тебе есть цепь.

— Это сейчас, — сказала она, забрасывая цепь за плечо, словно шарф.

— Единый Бог, — снова фыркнул Ральф и покачал головой, глядя в сторону построенного на четверть храма.

— Лучше один, чем ни одного, — проворчал Тригг, проходя мимо.

Рабы притихли, так как все знали, что их курс лежит через землю шендов, которые безжалостны к чужакам, не молятся ни одному богу и не преклоняются ни одному королю, каким бы верховным он себя не называл.

Хотя, большие опасности означают большие прибыли — как сказала команде Шадикширрам, запрыгнув на борт и высоко держа исписанную рунами лицензию. Ее глаза так светились от триумфа, что можно было подумать, будто она получила ее от самого Верховного Короля.

— Бумага не защитит нас от шендов, — проворчал кто-то со скамейки позади. — Они сдирают с пленников кожу и едят своих мертвецов.

Ярви фыркнул. Он изучал язык и обычаи большинства людей вокруг Расшатанного моря. Невежество — пища для страха, как говорила Мать Гандринг. А знание — это смерть страха. Когда изучишь какое-либо племя людей, поймешь, что они такие же люди, как прочие.

— Шенды не любят чужаков потому, что те постоянно забирают их в рабство. Они не более дикари, чем любые другие люди.

— Все так плохо? — пробормотал Джод, глядя на Тригга, который разворачивал свой хлыст.

Тем днем они гребли на восток, с новой лицензией и с новым грузом, но со старыми цепями. С тех пор, как они проснулись, Башня Министерства растаяла в тумане вдали. На закате они зашли в укрытую бухту, и Мать Солнце разбрасывала золото по воде, опускаясь за миром, раскрашивая облака в удивительные цвета.

— Не нравится мне, как выглядит небо! — Сумаэль вскарабкалась по мачте и хмуро смотрела на горизонт, цепляясь ногами за рею. — Завтра нужно остаться здесь!

Шадикширрам отмахнулась от ее предостережений, как от мух.

— Бури в этом маленьком прудике ничто, а у меня всегда была выдающаяся удача в погоде. Мы отправляемся. — Она швырнула пустую бутылку в море, крикнула Анкрану, чтоб принес еще, а на то, что Сумаэль трясла головой в сторону неба, не обратила внимания.

«Южный Ветер» мягко качался, охранники и моряки собрались у жаровни на баке, чтобы сыграть в кости на безделушки, а один из рабов начал высоким хриплым голосом петь непристойную песню. В одном куплете он забыл слова и прокричал вместо них какие-то бессмысленные звуки, но все равно в конце отовсюду раздавался усталый смех и гулкие одобрительные удары кулаков по веслам.

Следующий человек запел удивительным басом песню о Байле Строителе, который на самом деле ничего не строил, кроме куч из трупов, и который при помощи огня, меча и сурового слова сделал себя первым Верховным Королем. Впрочем, в воспоминаниях тираны выглядят куда как лучше, так что вскоре другие голоса присоединились к первому. В конечном счете, Байл прошел в битве через Последнюю Дверь, как и все герои, песня закончилась, а певец в свою очередь был вознагражден ударами по дереву.

— Кто еще споет? — крикнул кто-то.

И к всеобщему удивлению — в том числе и к своему — получилось так, что запел Ярви. Это была песня, которую его мать пела по ночам, когда он был маленьким и боялся темноты. Он не знал, отчего она ему вспомнилась, но его голос высоко и чисто поднимался в места, далекие от смердящего корабля, к тому, что эти люди давно забыли. Джод моргая, смотрел на него, Ральф глядел, не отрываясь, и Ярви показалось, что он никогда не пел и вполовину столь же хорошо, как здесь, прикованный и беспомощный в этой гниющей кадке.

Когда он закончил, опустилась тишина, лишь корабль поскрипывал на качающейся воде, да ветер шумел в такелаже, да где-то вдалеке были слышны крики чаек.

— Давай еще, — сказал кто-то.

Так что Ярви спел им еще, и еще, и после этого еще. Он пел песни о потерянной любви и о любви обретенной. О великих и низких поступках. О Лэе из Фроки, таком хладнокровном, что проспал битву. Об Ашенлире, такой остроглазой, что она могла сосчитать все песчинки на пляже. Он пел о Хоральде Путешественнике, который на скачках победил чернокожего короля Дайбы, а в конце заплыл так далеко, что упал за край мира. Он пел об Ангальфе Козлоногом, Молоте Ванстеров, и не упомянул, что тот был его дедом.