Полукровка

На пороге стояла девушка. С первого взгляда Маша поняла – из приезжих. Рука, покрасневшая от напряжения, сжимала ручку допотопного чемодана. Маша узнала: такой же лежал на антресолях. Сколько раз мама грозилась выкинуть, но отец стоял насмерть. Чемодан из чертовой кожи был его реликвией: кажется, именно с ним он явился из своего Мозыря.

– Здравствуйте, меня зовут Марта, – девушка поставила чемодан и поправила белый платочек, обеими руками, по-деревенски.

Маша запахнулась покрепче.

– Я понимаю, вы вправе не поверить, конечно – столько лет... Но я обещала бабушке. Понимаете, мы – из немцев. – Последнее слово, поставленное в такую форму, словно речь шла о материале, из которого она сделана, девушка произнесла чуть слышно.

– Из чего? – со сна Маша не поняла.

Девушка оглянулась и, шагнув вперед, сказала:

– Немцы, – громче и доверительнее.

– Мы – это кто? – Маша бросила взгляд на площадку, словно там, за спиной приезжей, ожидала увидеть остальных.

– Я, – девушка призналась обреченно, как будто брала ответственность на себя. – Моя фамилия Рейтц, Марта Рейтц, хотите, покажу паспорт.

Парень с верхнего этажа, пробегая мимо, кивнул Маше. Она ответила машинально. Приезжая поздоровалась вежливо.

– Как вы сказали? Рейтц?

Девушка подняла руку и вывела первую букву. В Машиных зрачках ее буква отразилась зеркально, словно девушка, сделанная из немцев, писала наоборот.

Русская Р, дрожавшая в воздухе, выпростала немецкую ножку, и в тот же миг, обмирая, Маша наконец поняла: эту девушку немцы послали вперед, чтобы забрать квартиру.

Первым порывом было – захлопнуть дверь. Суетливые мысли о капо, предоставившей по закону, забегали, не находя выхода. Они пищали, тыкаясь во все углы.

Казалось, девушка что-то почувствовала:

– Вы не бойтесь, я ничего не нарушаю. Вышел закон, нам теперь разрешили...

«Деньги... Нужны деньги... договориться... нет...» Мысли пискнули, умирая. Маша кивнула и отступила назад.

Девушка озиралась. Взгляд, обращенный к стенам, был тихим и светлым.

– Знаете, я так себе и представляла, – она улыбнулась застенчиво.

Оставив гостью в родительской комнате, Маша скользнула к себе. Натягивая брюки, она собиралась с мыслями. Первый ужас прошел.

– Вы... прямо с поезда? – Маша выглянула.

Приезжая кивнула. Она сидела смиренно. Чертов чемоданчик жался к ее ногам.

– Сейчас попьем чаю, – Маша достала заварку и пошла на кухню. Чайник закипел быстро. Возвращаясь, она уговаривала себя: ничего не случилось, напьется чаю и уйдет.

– Ой! – Марта вдруг всполошилась. – Я вам меду привезла! Вкусный! У нас своя пасека.

Щелкнув замками, она вынула янтарную баночку.

– Кому это – нам? – Маша переспросила настороженно.

– Ну, вам, вашим родителям, кто живет...

– А откуда вы про нас знаете? – Машина рука, подносившая чашку, дрогнула. Чай плеснул на блюдце. Помедлив, она подала так. Немецкий мед стоял на столе. Маша не прикасалась.

– Вообще-то... Нет, конечно, мы не были уверены. Дом могли разбомбить... А потом по телевизору – передача, про этого композитора, я фамилию забыла... Бабушка вдруг увидела и говорит: дом, наш, целый, и заплакала. Давно, я только кончила школу, а потом стала работать в конторе, деньги откладывала. Бабушка говорит, поезжай, раз дом стоит, кто-то должен жить. И адрес, и номер квартиры... Сказала, может быть, хорошие люди... – голос испуганно дрогнул. Торопливо исправляясь, Марта сказала: – Хорошие! Так и оказалось.

Глотнув, она поставила беззвучно. Чашка, стоявшая на блюдце, плавала в пролитом чае.

– И что дальше? – тревога отпускала. Девушка, сидевшая напротив, не походила на захватчицу.

– Ой! – Марта покраснела. – Вы простите меня, я совсем растерялась, вы не спрашиваете, а я... Мы жили тут. До войны. Ну, конечно, не я, я уже в ссылке, в Казахстане... Бабушка, дедушка, мама, сестра старшая...

Румянец, заливший щеки, добрался до рук. Руки вспыхнули, и, стесняясь, Марта стянула платок и обтерла лицо. На белом остался след.

На вид ей было лет двадцать.

– Ты какого года?

– Пятьдесят третьего, в августе, у меня паспорт... – снова гостья заволновалась и потянулась к чемодану.

Девушка, приехавшая из ссылки, выглядела моложе своих лет.

– Да хватит тебе! Я что, жилконтора? – Маша взяла блюдце и выплеснула пролитый чай. – Если в августе, почему не Августа? Тоже немецкое имя.

– Не знаю... Это бабушка... – Марта моргнула.

– Зато я знаю, – Маша ответила высокомерно, как старшая. – Потому что – март. Март пятьдесят третьего. Твою маму как зовут?

– Рената, Рената Рейтц.

– Все правильно, – Маша кивнула. – Так.

– У меня обратный билет, на седьмое, это на всякий случай, вдруг удастся снять гостиницу. Нет – тогда поменяю, – Марта говорила торопливо и покорно.

Сдохшие крысиные мысли гнили по углам. От них несло стыдом и позором.

– С ума сошла! Какая гостиница! Жить будешь здесь. Места до черта – мы с папой вдвоем, мама с Таткой – на даче.

– Что ты! – Марта всполошилась. – Бабушка сказала, если есть паспорт, в гостиницу можно...

– Ага, прямо в «Асторию», здесь рядом. Выйдешь и налево – через дорогу. А уж они-то как обрадуются!