Полукровка

— Это же надо, чувствую себя полным идиотом, о каких-то псинах рассуждаем как о чикагских гангстерах, целую военную операцию планируем против них, кому рассказать — не поверят.

Расправиться с хитрой бандой решено было таким нехитрым способом. Непросто далось мужикам рискованное решение, но и по-другому тоже нельзя было. Никто не знал, где прячутся эти негодяи, как их искать и почему они такую рискованную охоту для себя придумали. И ещё одно, самый главный вопрос, который витал в воздухе, но никто пока его вслух не произнёс: что произойдёт, если они встретят на своём пути человека или, ещё хуже, ребёнка? Послушно завиляют перед ним хвостиками, лизнут протянутую им ладошку или, наоборот, вцепятся в глотку и придушат случайно подвернувшегося прохожего, как поросёнка. Если бы ответ на этот тяжёлый вопрос был ясен, то и действовать было бы гораздо легче. Но никто из посвящённых в эту проблему не понимал, сказать по чести, никто до конца так и не осмыслил, с чем конкретно всем им пришлось столкнуться. Насколько опасны эти одичавшие «друзья человека» и что может произойти, если их, как говорится, просто оставить в покое.

33

Вечером, придя после работы домой, Николай первым делом пошёл проведать Палкана. От увиденной у самой конуры картины он едва не расплакался, у него сердце сжалось и ком подкатил к горлу. Вымолвить бы хоть слово, да язык к нёбу присох, только и оставалось, замерев, молча смотреть. Понятно, что Палкан чувствовал себя крайне плохо. Одно и то же с ним происходило всякий раз, как только его сажали на цепь. В это время он переставал есть, он совершенно ничего не пил, он не ложился на подстилку, а всё время проводил сидя. Силы настолько покидали его, что на следующие сутки он был не в состоянии подняться на задние лапы. Голова висела на обессиленной шее, как яблоко на яблоневой ветке, раскрытая пасть с трудом заглатывала воздух, ощущение, что вокруг него воздуха вообще нет. Взгляд помутневших глаз, ничего не выражающий, был направлен сквозь предметы и ни на что не реагировал. Всё его тело раскачивалось, как травинка на ветру, вправо, влево и опять. Душещипательная картина усугублялась тем, что рядом с Палканом на коленках стоял Санька.

Прижавшись к больному, обняв его за шею, малыш всхлипывал и от слёз шмыгал носом. Тихонечко, еле слышно шептал ему что-то на ухо, пытаясь уговорить обессиленного друга выпить молоко и съесть котлету.

— Палканчик, миленький, поешь, молока попей, у тебя тогда температуры не будет, горлышко болеть перестанет. Мама говорит, что ты простудился и поэтому тебе ошейник надели, чтобы лечить тебя. Палканчик, не болей, попей молочка, я его для тебя согрел, твоему горлу будет тепло, и ты кашлять не будешь, ну давай, пей.

Санька старался вовсю, но безрезультатно, Палкан даже не замочил свой язык в миске с молоком. Что происходило с этим псом в тот момент, когда на него надевали ошейник, никто объяснить не мог. Как будто этот самый ошейник не болтался на его шее, осуществляя чисто символическую привязь, а пережимал трахею и сонные артерии тугой удавкой. Мистика какая-то. Николай постепенно пришёл в себя, собрался с силами и тихо заговорил:

— Санька, сынок, хватит причитать, беги домой. Я сам Палкану лекарства дам и спать его уложу, беги домой, ужинать пора, да и спать ложиться скоро, поздно уже.

Николай уговаривал сына, а сам всё ещё едва сдерживал слёзы. Голос его срывался, и от нервного стресса руки вздрагивали, сердце прямо разрывалось на части.

— Пап, а когда он выздоровеет? Когда его отвяжете? Ему гулять надо.

— Скоро он поправится, сынок, иди домой, всё будет хорошо.

Санька ушёл, и Николаю стало немного легче, он деловито потрепал своего верного пса по загривку и попытался подбодрить его похвалой, но всё было бесполезно, Палкан раскачивался в тупом бессилии и ни на что не реагировал. Хозяину вдруг показалось, что с того утреннего часа, когда он надел на Палкана ошейник, тот не сдвинулся с места. Пёс и верный друг загибался на глазах у хозяина, а тот был не в силах что-либо исправить — партийная дисциплина, леший её задери.

— Ничего, дружище, завтра суббота, отработаем, а в воскресенье отгорожу тебе вольер и побудешь там без привязи, пока эти сумасброды не успокоятся. Ещё и Доля со своей компанией, сам чокнутый и других с ума свёл, чтоб ему самому на ошейнике у собственных ворот посидеть да вместо Тумана из миски бурду похлебать. Он бы тогда и доски грызть враз научился.

Николай тараторил без умолку, в большей степени уговаривая самого себя, а не Палкана, произносил слова машинально и в душе надеялся: «Выживет, до воскресенья дотянет, потом легче будет».

Странная какая-то эта партийная выучка — дисциплина превыше всего, а почему бы собаку просто не отпустить? Вроде бы действительно просто, но только в те времена, возможно, всё обернулось бы куда хуже.