Полундра! (СИ)

— Тише, маленькая, тише, — глажу я заплакавшую девочку. — Это закончилось, этого нет, фрицев всех расстреляют…

— Я видела, — кивает она сквозь слезы.

И таких много, два, может три десятка томившихся у фашистов девчонок. Что с ними делали… Если б не тот, нами освобожденный лагерь, я б и не знала, что делать, но теперь-то знаю. И девочки мои знают, хоть и плачут от этих рассказов. А я понимаю — муж там всех после такого кончит. Я бы не сдержалась.

Но стоит нам разобраться с узницами, как портключами переносятся люди взрослые. Искалеченные, замученные, все, как один, седые. Намертво обнявшиеся… мои родители. Лишь взглянув на них, я понимаю — они просто с ума сошли, и трогать их не надо, но внутри больно просто от этого зрелища, просто запредельно-больно. Родители Луны, то есть, мои, судя по всему, подвергались пыткам, и кто знает, сколько времени. Прости меня, мама…

— Не плачь, мама… — Джинни, малышка моя, все-все понимает. Лезет обниматься, а потом тыкает пальцем в женщину, которой не раз ломали, судя по всему, кости. — Это Лили Поттер, как на колдофото.

Я даже сдержаться не могу, коротко характеризуя увиденное. Потому что этих узников совсем немного, но каждый из них известен. Хорошо известен каждый из тех, кто когда-то на свою голову вступил в «Орден Феникса». Но в отличии от девочек, этим нужна очень серьезная, вдумчивая медицинская помощь, явно не на базе медсанбата, только где же ее тут взять? Госпиталя у нас под рукой нет, зато есть скелеты, способные выполнить простейшие задачи.

И вот тут, как вишенка на торте, появляется совершенно неожиданный посетитель — Снейп с судорожным синдромом. Я даже поначалу не понимаю, что вижу, ну а потом, конечно, пытаюсь оказать помощь, на что он не реагирует, только затем вспомнив, что и магические методы есть. Но пока он получает от меня Петрификус, потому как за магическими надо в книгу лезть.

— Джинни, — зову я мою хорошую девочку. — Принеси из библиотеки что-то по магической диагностике, пожалуйста.

— Да, мамочка, — кивает она, утопывая в сопровождении скелета. Умница моя.

— Похоже, основной поток закончился, — задумчиво произносит Викки, задумавшись о «покормить всех».

— Узникам госпиталь нужен, — замечаю я. — Но в Мунго фрицы, так что…

Да, в Мунго враг, доверять там некому, поэтому нужно как-то самим выкручиваться. Но я думаю с помощью магических методов справимся, потому как другого варианта вообще нет. Вот вернутся еще ребята, запросим Союз, может и помогут докторами.

Рон

— Воспоминания узниц, — показываю я на Омут Памяти, стоящий здесь же, где будут проходить заседания Тройки. — Ознакомьтесь.

— Ну, если ты настаиваешь… — пожимает плечами мистер Грейнджер, пригласив коллегу своего опустить голову в Омут.

Он еще не знает, что увидит. Для них это все — прошлое, картинки в учебнике, фотографии, а для нас — жизнь. Для каждого из моих ребят, освобождавших тот лагерь. Мы все это видели — и какими бывают фашисты, и что они могут с человеком… с ребенком сделать! В нас живет эта ненависть, помогая идти вперед и фрицам местным пощады не будет. Хотя вот этот вот, тощий, смотрит с ненавистью. Понимает, что жизнь его закончена, вражина.

Тройка, на самом деле, это необходимость, тут мистер Грейнджер прав, как и дочь его. Мы не убийцы, потому будет и суд, и расстрел. Если в советских разведчиках осталась хоть капля сострадания и понимания, то будет именно расстрел, хотя я бы этих магов на медленном огне спалил бы. Что они с девчонками делали… Это же непредставимо для любого нормального человека. Им же даже память теперь блокировать бессмысленно — реакции тела никуда не денутся. Тут врачи нужны, понимающие, что такое концлагерь. Так что пусть посмотрят советские товарищи, ощутят на себе и боль, и ужас беззащитной девочки. А потом посмотрим.

У поднявших головы от Омута в глазах правильное выражение — ненависть. Вот теперь они, увидевшие каждого, кто мучил детей, готовы судить. Гермиона садится за секретаря, она с прыткопишущим хорошо знакома, а я — промеж советских товарищей. Пора начинать, точно пора, а то, боюсь, наши их на запчасти разберут.

— Заводите, — киваю я боцману. Все он понимает, и согласен, хоть и расстрелял бы просто, как бешенных собак. Но какая-то законность быть должна.

— Заседание Тройки военно-полевого трибунала… — начинает Гермиона, а затем задумывается и добавляет. — Гвардии Ротфронт… Объявляю открытым! Обвиняемый…

И заводят того, которому нравилось видеть, как мучается девочка совсем, стараясь удержаться в очень непростом положении, чтобы не наткнуться на острые колья. Он удовольствие получал от этого, мучая ее жалящими. И что, товарищи советские, сохраните жизнь этой гниде?

— Вина доказана свидетельскими показаниями, — вздыхает мистер Грейнджер.

— Возражений не имею, — кивает мистер Криви.

— За военные преступления против несовершеннолетних приговаривается к высшей мере социальной защиты, — спокойно резюмирую я. — Увести.

— Следующего? — интересуется боцман, ухмыляясь. Я его понимаю, эдак бы тут до вечера просидим.