Полуночная свадьба

Красивая, слегка полноватая женщина, г-жа Бриньян свой и без того большой рост увеличивала высокой прической. Щеки ее горели сочным ярким цветом, она любила жгучие тона и яркую косметику. На первый взгляд ее принимали за надменную и гордую особу, но как только узнавали ее, то сразу убеждались, что она добра, нерешительна и проста в обращении. Ее глаза голубого и влажного оттенка выдавали ее характер, плохо согласуясь с искусственным цветом лица и огненными волосами, которые дали повод ле Ардуа сказать о ней: «Когда она садится в карету, то кажется, что экипаж загорается». В словах ле Ардуа заключалась доля истины. Несмотря на ее возраст, ее сердце еще пылало молодостью.

— Ну, Франсуаза, идем скорее. — Г-жа Бриньян остановилась на площадке третьего этажа и обернулась к племяннице.

— Знаешь, Франсуаза, чем больше я думаю, тем больше прихожу к мысли, что тебе следовало бы выйти замуж за г-на ле Ардуа. Именно такой муж подошел бы нам с тобой. — Де Клере ничего не ответила.

Ворота распахнулись на тротуар, весь залитый дождем. Кучер экипажа г-жи Бриньян, одетый в непромокаемый плащ, в нетерпении отмеривал вдоль дома последнюю свою сотню шагов.

— Скажите, хозяюшка, когда вы меня отпустите? Я бы не прочь смениться и закусить маленько. Вот уже пять часов, как я вас катаю.

Г-жа Бриньян до того ездила узнать свою судьбу к гадалкам — Жюльетте Коринфской и Анне Мемфисской. Одна обитала на Бют-Шомон, другая — на Монруже. Обе гадальщицы на картах обещали ей самые приятные вещи, и г-жа Бриньян колебалась в выборе между красивым брюнетом г-жи Коринфской и хорошеньким блондином г-жи Мемфисской. Ее сердце в эту минуту было не занято. Не получив ответа, кучер закрыл дверцу, ворча.

— Ну, теперь на Анри-Мартен. Вы получите хорошо на чай, — проговорила г-жа Бриньян.

Карета колыхнулась. Большая и старая, она отдавала плесенью, запахом старого мха и привкусом табака, к которым примешивался свежий аромат обеих женщин. По мокрым стеклам ее ползли бесконечные водяные улитки. В карете заключалось что-то жалкое и нечистоплотное. Она, должно быть, часто следовала за погребальными дрогами, возила людей со спущенными занавесками, дежурила у порога кабачков и меблированных домов, останавливалась у тротуара тихих улиц, на которые выходят холостые квартирки нижних этажей. И девица де Клере вновь вспомнила о голубом прямоугольнике оскорбительного и анонимного письма. Сердце ее забилось от тоски, стыда и гнева. С горящими щеками и тяжелым сердцем она закрыла на минуту глаза, чтобы не видеть г-жи Бриньян, которая с беззаботным видом, вечно влюбленная, тихо улыбалась ей, сияя намазанными щеками и крашеными волосами.

Глава вторая

Покойный г-н де Клере, отец Франсуазы, до тридцати лет оставался элегантным, ничем не занятым и счастливым молодым человеком. Он умел жить в свое удовольствие и не думал ни о чем, кроме вещей, для него приятных.

В первый раз он задумался немного серьезнее по случаю его зачисления бригадиром на службу в начале войны.

12 января 1871 года его послали во главе взвода улан на разведку по дороге, ведущей в Арле. Обязанность его состояла в том, чтобы пробраться с семью или восемью солдатами в Арле на Эндре посмотреть, не появились ли там пруссаки, о которых дошли известия, что они близко, ибо передвижения неприятеля беспокоили дивизию ле Ардуа, получившую приказ отойти при его приближении.

Въезд г-на де Клере в Арле прошел блестяще. Красные с синим значки пик реяли в холодном воздухе. Г-н де Клере оставил своих солдат на площади и отправился осведомиться в мэрию, где узнал, что большой отряд прусских улан явился сюда накануне, чтобы реквизировать лошадей и повозки, и затем удалился с обозом. Оставалось лишь повернуть назад. На углу улицы лошадь г-на де Клере поскользнулась на обмерзшем тротуаре и упала. Когда всадник попробовал встать, то почувствовал острую боль: одна нога у него оказалась сломанной. Во всем городе благодаря прусским уланам не оставалось ни одного экипажа, а ехать в таком состоянии несколько лье верхом показалось г-ну де Клере невыносимым. Решили отнести его в больницу Арле, которую содержали монахини.

Раненого, который сильно страдал, уложили в постель. Он отослал своих людей, оставив при себе лишь одного из них, своего денщика Гильома. Доктор Вермонте оказался в отлучке и обещал вернуться только к вечеру. В два часа пополудни вдруг вошел Гильом с известием, что приближаются пруссаки, остроконечные каски которых уже виднелись с колокольни.

Де Клере приказал Гильому одеть его и усадить на стул возле окна, выходившего на въездной двор госпиталя. Мучившая его боль сильно его донимала. Де Клере вытянул свою больную ногу на другом стуле и велел принести себе мушкетон, твердо решив застрелить первого пруссака, который покажется.