Полуночное солнце

Только что рожденная луна выплывает из-за синих гор, далеких, как в сказке. Над яблоневым садом отстаивается дымок: это сжигает выкорчеванные пни садовник Никита.

«Как хорошо!» — благодарно думает Оленка.

В этот ночной час можно крепко полюбить и эту родину.

«Надо Никиту проведать», — думает Оленка и осторожно переходит улицу.

Стежкой, заросшей могучими лопухами, она проходит и околице, к березняку и радуется тому, что валенки уже покрылись влагой и что, против ожидания, она уже может ходить.

У избушки посреди сада горит костер. Садовник Никита сидит перед ним на корточках и, покуривая трубку, задумчивыми глазами следит за огнем.

— Здравствуй, дядя Никита! — тихо говорит Оленка.

Никита подымает взгляд, и лицо его от удивления так меняется, что Оленка не может не улыбнуться.

— Ты? — спрашивает он. — Тебе же нельзя ходить?!

— Мало ли что! — говорит Оленка. — Я соскучилась…

Наступает длительное молчание, и девушка вздыхает.

— А мне все время жаворонок мерещился, — почему-то вспомнила Оленка.

Никита затянулся из своей трубочки и утвердительно кивнул головой.

— Жаворонок — это к здоровью, — решил он, — верная примета.

— А верблюды? — спросила Оленка. — Верблюды мне тоже снятся.

— Какие верблюды? — не понял Никита.

— Двугорбые, как на картине…

— А-а… — понимающе кивнул головой Никита. — И верблюды к тому же. Конкретная примета!

Девушка успокоилась. Медлительным взглядом она обвела сад.

— А как моя свеколка? Не погибла? — спрашивает она.

— С чего ей погибнуть-то? — говорит Никита. — Ты в нее, можно сказать, весь талант положила, а лето, видишь, золотое! На славу свеколка растет. Будет сахар на позициях. Помянут тебя добрым словом бойцы! — Он долгим отцовским взглядом обводит фигурку девушки в желтом полушубке, ее лицо, опухшее и желтое от изнурительной болезни, и с грубоватой нежностью говорит: — А ты не простынешь?

— Нет, — говорит Оленка, — у меня ведь от тоски все это. Туда тянет, а там немцы… И мама там, и батько…

— Бог даст, живыми останутся, — бережно утешает Никита.

— Мне легче теперь, — говорит девушка. — Вот поговорила с тобой, и мне легче стало.

И, крепко пожав руку Никите, девушка неуверенной походкой вышла из сада и, боязливо оглянувшись, сняла с себя валенки: ей захотелось пройтись босиком по пыльной дороге.

Оленка пошла по дороге, и удивительное чувство наполнило ее. Прохладная пыль омывала ей ноги, она вспоминала село, хату и вот такую же ласковую землю под ногами.

За опушкой леса она услышала Анкины песни. Грустным и деловым голосом Анка старательно выводила каждую ноту, и девушки у шалаша подпевали ей дремотными голосами:

Из колодца вода льется,
Льется, так и плещется,
Мне молоденький мальчишка
Все в глазах мерещится.

«А мне жаворонки мерещатся», — вспомнила Оленка, а невидимый и чистый голос пел и пел в ночном тумане о какой-то грустной и хорошей любви:

Шура, Шура, Шуристый,
Какой ты закомуристый!
Без лучины, без огня
Зажег сердечко у меня!

Вот и поле сахарной свеклы, и от того, что увидела Оленка, сердце ее забилось. Ровными и могучими рядами стояла свекла, выхоженная ее звеном на уральской суровой земле.

— Миленькая моя! Золотушенькая! — засмеялась Оленка и опустилась на колени перед рядком.

Золотистым янтарем блестела роса на широких глянцевых листьях.

— Вот какая ты! — с уважением сказала Оленка и впервые за год засмеялась счастливым смехом. — Как у нас на Украине!

И, погладив листья свеклы, она легкой походкой пошла к девушкам. Она торопливо шла по рядку и кричала, опьянев от радости:

— Девчата! Девчата! Я пришла!

И девушки сначала испугались, что она не послушалась фельдшера, а потом успокоились и уложили ее спать. И Оленка сказала: «Скоро пора убирать свеклу и на завод везти», — а потом закрыла глаза и улыбнулась. И вновь высоко в небе запел свою песню жаворонок. А по зеленой степи шли верблюжьи караваны, но не было впереди тьмы, а был сиреневый туман, пахнущий антоновскими яблоками, липой и легкой прохладой земли, на которой росла могучая сахарная свекла, совсем такая, как на родине Оленки… Верблюды вплывали в этот сиреневый туман, и кто-то голосом Никиты повторял одни и те же смешные слова: «Конкретная примета!»

ВОЗРОЖДЕНИЕ «ОД-3113»

Танкист-лейтенант был романтик. Он рассказывал ребятам о танковых боях за Родину, и глаза его блестели, точно он все еще видел перед собой опаленные фронтовым солнцем окраины Сталинграда, и улицы, пахнущие тротилом, и взорванный авиабомбой асфальт, и глаза бойцов, налитые кровью усталости.

А здесь, на путях станции Оренбург, закопченных нефтью, мирно выпевали свои песни рожки стрелочников, и шли поезда на восток, и пассажиры почтового Москва — Ташкент медленно наполняли свои чайники кипятком.

— Тыл, — задумчиво сказал Ваня Коваженков, — одним словом, не то… — Он шел по путям, ступая по-мужски, медленно и твердо. — Правда ведь, Михалыч?