Полуночное солнце

Петр тоже работал когда-то на станции. Это он был десятником, когда через реку начали строить железнодорожный мост. Он хорошо строил этот мост, а потом, шесть лет спустя, стал инженером.

Степан Кузьмич разглаживает помятую бумагу и вздыхает. Потом поднимает голову и смотрит на печь, где спит кочегар Ильюшка.

Ильюшка пришел из деревни навестить Степана Кузьмича и, если можно, сманить его со станции. Теперь Ильюшка спит и видит, наверное, сны.

«Разбудить его, что ли? — подумал Степан Кузьмич. — Может, это он просто сам надумал?»

— Ильюшка, — тихо и смущенно позвал он кочегара. — Скажи, Ильюшка, может, это неправда?

Парень завозился, поднял над подушкой свою кудлатую голову и сердито ответил:

— Надоел ты, дядь Степан, сказано — и баста!

— Сказано, сказано, — проворчал старик. — Только что́ сказано — неизвестно.

А парнишка повернулся на другой бок и тут же заснул.

— Даже поговорить лень, — обиделся Степан Кузьмич.

Подержав на кончике языка огрызок карандаша, он старательно вывел на бумаге первое слово: «Петя!»

— И какой-то ты сонный, — сказал он кочегару. — В мирное время спал-спал — не выспался. Теперь спишь.

Но Ильюшка не ответил.

Степан Кузьмич вздохнул и продолжал письмо.

«…А мост твой, Петя, Колька хочет взорвать. Говорит, что так надо, чтобы немцам дорогу нарушить. Я и сам знаю, что надо, а только обидно, что ты строил-строил, тебе награду за него дали, а он подложит динамиту — и нет моста. Я все время думаю об этом, и мне не спится. И если бы мать была жива, она тоже не спала бы. И обижалась бы на Кольку…»

Листок кончается, и старик думает о том, как умирала мать, как будут плакать ребята, когда узнают про это.

Косые тени падают от веревки, на которой висят Ильюшкины портянки. И когда старик вздыхает, пламя у лампочки в фонаре удлиняется, и тень на стене тоже становится длинной и кривой. Шуршат тараканы в углах, попискивают мыши в подпечье, и все это расплывается в сознании Степана Кузьмича, когда он вспоминает старуху. Тихие слезы заливают ему глаза.

«Ребятки мои милые», — думает старик и отодвигает от себя письмо, чтобы на нем не остались слезы.

Далекий голос паровоза отвлекает его внимание. Паровоз, как малое дитя, на что-то жалуется. Голос его слабеет и слабеет, становясь все беспомощней и тоскливей.

— Замучили машину, затаскали, гадюки, — шепчет старик и, навалясь грудью на стол, торопливо заканчивает письмо.

Потом берет конверт и медленно выводит на нем адрес сына. Обратный адрес он не указывает. Все равно никто не сможет ответить ему до тех пор, пока не прогонят немцев.

Старик отодвигает краешек занавески и смотрит на улицу. За водокачкой встает чистое и медлительное утро.

— Вставай, Ильюша, — говорит старик, — торопись.

Кочегар минуту сопит. Потом он спускает босые ноги и левой рукой снимает портянки со шнурка.

— Так как же? — спрашивает он.

— Никак, — говорит старик, — все равно никуда не пойду.

— Значит, остаешься?

— Нечего меня уговаривать, — хмурится старик. И, прикрутив фитиль лампочки, дует на огонек.

— Ну прощай, — сердится кочегар, пряча письма в подкладку фуражки. — Только я-то уж знаю, что мне теперь попадет за тебя. Скажут, уговорить не сумел… А насчет моста ты уж не сомневайся, — добавляет он, — придется взорвать. Дело такое.

— Я и не сомневаюсь, — говорит Степан Кузьмич. — Только я никуда не пойду.

— А если тебя убьют?

— Им нет выгоды меня убивать, — убежденно отвечает старик. И угрюмо смотрит в окно.

Кочегар уходит.

Степан Кузьмич взбирается на полати. Он долго ворочается там и никак не может уснуть. Вспомнился вдруг Остап, его напарник.

Остапа вызвал комендант станции и предложил вести состав до следующего перегона. Машинист наотрез отказался.

— Что скажут люди про меня? — сказал он коменданту с тоненькими усиками и бледным одутловатым лицом.

Остапа повесили у водокачки.

Ночью кто-то снял его труп, а поезд по-прежнему не ушел со станции.

Комендант угрожал пистолетом, бегал по железнодорожному поселку, искал машиниста. Люди молчали. Никто не выдал Степана Кузьмича. Никто не сказал, что он был когда-то машинистом и ему жал руку в Кремле Михаил Иванович…

Забылся наконец старик. Но в забытьи тоже продолжалась жизнь. Он видел мост, построенный Петей, и осоку, в которой прячется его сын Николай. В руках Николая длинный провод, и он напряженно смотрит во тьму.

«Все-таки придется взорвать, отец».

«Может, как-нибудь по-другому можно? — говорит ему Степан Кузьмич. — Ты все взрываешь. И паровоз мой взорвал, и водокачку».

«Что ты понимаешь? — говорит Колька. — А Остапа-то они повесили?» — вдруг спрашивает он.

И старику делается горько.

«Ну тогда скорее взрывай».

И сын соединяет провода. Он соединяет провода, а по мосту идет немецкий комендант с бледным лицом и целится из пистолета в Николая.