Полуночное солнце

Лена побледнела. Вставая, она пролила чай и никак не могла найти свою малицу.

Саша тоже поднялся и сказал медленно:

— Тебя будут судить за это.

— Я тебе говорила! — крикнула Саше, передергиваясь от омерзения, Лена.

— Тебе здорово попадет за это, — сказал Саша хозяину и вслед за Леной вышел из чума.

Халиманко услышал свист бича. Он спрятался за занавеску к притихшим женщинам.

Щелкая бичом, Саша гнал упряжку по следу нарт Халиманко. На каждой сопке он вынимал бинокль, но только к вечеру измученные собаки подтащили их к чумовищу. Снег уже засыпал костер, и только косо воткнутая саженная жердь указывала, куда увел свои стада Халиманко.

Лена кормила вспотевших собак и глядела на север.

Саша молча курил, покусывая папиросу.

Поземка закружилась и заплясала на вершинах сопок, спускаясь в долины. Она затуманила горизонт и мешала собакам бежать. Вожак почему-то мчался боком, а потом резко поворотил упряжку и остановился по другую сторону речки, у запорошенных кустов.

Лена спрыгнула с саней и вскрикнула. У куста, распластав руки, ничком лежала женщина. Саша достал из своей сумки спирт, отнес женщину на нарты и оттер ее помороженное лицо.

— Это Савонэ, — сказал он, когда женщина застонала, — разожги костер.

Лена вырыла у куста небольшую ямку, достала с нарт смолевых щепок и дров, и Саша подвел Савонэ к огню. Та испуганно осмотрелась вокруг, сняла тобоки и обтерла ноги…

Тем временем Саша помог Лене натянуть брезентовую палатку. В ней установили керосинку, и хотя в палатке сильно пахло керосином, зато было тепло, как в комнате.

Савонэ с безразличием подчинилась Лене — перешла в палатку, но от еды и чая отказалась.

— Что она говорит?

— Зачем кормить поганую, — перевел Саша, — поганая должна умереть, чтоб не разгневать добрых духов.

— Дудки, — сказала Лена.

— Ты спи давай, — сказал Саша, — а я посмотрю за ней. Мало ли что ей вздумается.

— Тогда почему бы не мне дежурить?

— Ты слабее меня, Лена.

Это обидело девушку. Она сжала губы и, отвернувшись, села у выхода.

— Ну что ж, — сказал Саша, — хочешь сама, изволь, — и с удовольствием захрапел.

И Лена пожалела, что ей нельзя так спать. Мало ли что может случиться! Она прикрутила фитиль в керосинке и слушала, как скулят во сне собаки, прижимаясь к стенкам палатки, как визжит по-песцовьи ветер в кустах. Сквозь слюдяную пластинку керосинки был виден двойной гребешок огня, и Лена настроилась на задумчивый лад.

Свист ветра убаюкивал ее — незаметно она уснула.

Савонэ подняла голову, посмотрела на простое и мужественное лицо девушки и, сгорбившись, выползла в тоскливую ночь…

— Где же Савонэ? — спросил, проснувшись, Саша. Подбавив огня в керосинке, он выругался: — Дьявола кусок!

Лена виновато смотрела в угол палатки.

— Она…

— Молчи, женщина! — закричал Саша и выскочил из палатки. Он был зверски зол на себя.

Лена перевела смущенный взгляд на керосинку. Свернув палатку, они поехали наугад. Косматые собаки рвали постромки от избытка сил, не разбирая пути.

— Она недалеко, — сказал Саша, — вожак мордой крутит.

Вожак действительно беспокойно водил носом.

Около большого куста яры вожак взвизгнул и промчался вместе с упряжкой мимо холма.

— Что-то черное впереди, Саня!

— Она, кто ж больше!

Женщина заметила упряжку и силилась уйти за сопку, но собаки пересекли ей дорогу. Она села на снег и закрыла лицо.

Лена подошла к ней, но Савонэ вскочила и замахала в ужасе рукой:

— Уйди, русская девка! Уйди. Я поганая.

— Ну что за ерунда! — сказала Лена.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В свободное время сторож фактории Ислантий любил размышлять о хорошей охоте на голубых песцов и о смысле жизни.

Особенно хорошо ему размышлялось утром. Он вставал рано и начинал разжигать большой самовар, полученный в премию от Союзпушнины. Самовар был капризен. Он ни за что не хотел закипать. Тогда Ислантий вытаскивал из-под кровати огромный, точно сшитый на мамонта, сапог и, наставив его в виде меха, начинал усиленно раздувать огонь.

Самовар издавал комариный писк. Писк становился все сильнее и сильнее, и вскоре самовар пыхтел как паровоз.

Нарезав хлеба, Ислантий готовил себе завтрак: мороженую семгу, чугунок розовой картошки в мундире, рассыпчатой и вкусной, две ноги зайца и куропатку, сваренную неделю тому назад.

Когда самовар поднимал в комнате невероятный свист, Ислантий накрывал его голову золотой камилавкой — заглушкой.

И в торжественной тишине Ислантий приступал к завтраку.

Опоражнивая чашку за чашкой, он глядел на север. Синеватые снега были спокойны и пустынны. Но если на горизонте показывалась черная точка, Ислантий начинал размышлять о том, кто это едет, сколько сдаст пушнины и какими новостями богат.

Когда охотник подъезжал близко, Ислантий трижды топал ногой, и Саша просыпался и тоже смотрел в окно, а Лена готовила гостю чай.

Сегодня утром Ислантий, как обычно, посматривая в окно, пил чай. Заметив на горизонте точку, он не торопясь съел тарелку семги, чугунок картошки, половину зайца и куропатку. Когда он кончал завтрак, хозяева уже подъезжали к фактории. Заведующий освобождал от упряжи собак, а Лена повела женщину в комнату.