Как во сне, я стянула ночную рубашку. Белая ткань измазалась кровью, и я с трудом подавила рыдания. Оделась, вышла к вороному. Чудо, он оказался цел. Только дрожал крупной дрожью, и весь был в мыле, словно на галопе от самого Оверте сюда летел. Я завела его в сарай к Злыдне, расседлала, путаясь дрожащими пальцами в пряжках и ремешках. И все-таки расплакалась, уткнувшись лицом в гриву. Вороной переступал ногами, фыркал беспокойно, Злыдня возмущенно орала, взбудораженные Серый и Рэнси крутились у моих ног, а я могла думать только об одном: война все-таки пришла к нам. И первым поразила того, кто должен был нас всех защитить.
Я умылась у колодца: не хотела зареванной показываться. Могла бы не волноваться: кухня была пуста. Ну да, бабушка сидит, наверное, с Анегардом…
На столе валялись две коротких стрелы, измазанных кровью, на лавке — пояс, камзол и рубаха молодого барона. Кровавые пятна расцветили пол и лавку, и я подумала: отмыть бы, пока не засохли. Но сил на уборку совсем не осталось.
Рэнси ткнулся мордой мне в колени, заскулил жалобно.
— Да, — я погладила черную лобастую голову, — ты понимаешь… с хозяином беда… что-то будет, Рэнси…
Снова подступили слезы, и я злобно прикусила пальцы. Хватит уже реветь! Слезами Анегарда не вылечить, и нам всем не помочь, и даже Гарника не дозваться.
Гарника…
Имя капитана отозвалось эхом недавнего воспоминания, моим собственным, но словно чужим голосом: "Рэнси, идем Гарника искать!"
А следом — давним, почти позабытым Анегардовым: "Он дорогу найдет"…
— Рэнси, — прошептала я.
Анегардова пояса как раз хватило обернуть два раза вокруг могучей шеи пса. Я затянула пряжку, провела ладонью под ремнем, проверяя, не туго ли. Рэнси недовольно дергал головой, пришлось его успокаивать, а это не так-то легко, когда у самой поджилки трясутся…
В кармане камзола обнаружился платок. Тонкий, с вышитым в уголке алым медведем Лотаров… как бы не тот самый, которым Анегард мне слезы вытирал…
Намочила в не успевшей высохнуть крови, привязала к получившемуся ошейнику.
— Рэнси, хороший мой…
Я вызвала в памяти понятный псу образ Гарника — запах кожи, металла, коней и чего-то еще, неопределимого для человека, но явственного для собаки. Не отвлекайся, Сьюз… Не трясись, успокойся, иначе пес тебя не поймет!
Я повторяла и повторяла, и
Гарник поймет, не может не понять.
Бабушка встретила меня тревожным взглядом.
— Все хорошо, — сказала я. — Рэнси в замок отправила.
— Садись, — бабуля встала, уступая мне место. — Пойду питье заварю.
— Как он?
— Скоро очнется. Шевелиться не давай, говорить… ясно, рот ему не заткнешь, но тоже не давай. Скажешь: если жить хочет, пусть молчит и лежит смирно.
Усаживаясь на низкую табуретку рядом с кроватью, я думала, что прекрасно обошлась бы без наглядного урока по лечению боевых ран. Особенно если учиться предстоит на нашем Анегарде.
Пока я устраивала вороного, разливала слезы и налаживала Рэнси в дорогу, бабуля похозяйничала в моей комнате. Передвинула сундук ближе к кровати, на его широкую крышку поставила свечу. Закрыла окно ставнем: это я люблю спать под шорохи и лунный свет, а раненому ни к чему ночная стынь. Вроде мелочи, но комната сразу стала… нет, не чужой, — но и
Ровный огонек свечи притягивал взгляд. Он был такой теплый, и свет его — тоже. Намного теплее лунного. Жаль, думала я, что свечи так дороги. Что держать их в доме лекарка может только ради таких вот случаев — когда среди ночи вдруг что серьезное.
Анегард шевельнулся, напрягся.
— Лежи, господин, — я осторожно коснулась его плеча. — Тихо лежи, не шевелись.
— Как я… здесь?..
— Молчи, нельзя тебе говорить! Конь принес, вот как!
— Очнулся? — вошла бабушка, и комнату наполнил запах лечебного отвара. — На-ка, господин, выпей.
Я глядела, как уверенно бабушкина ладонь придерживает голову молодого барона, как ловко бабуля держит кружку — Анегарду только глотать остается, и ни капли мимо. Я бы не смогла, у меня до сих пор руки дрожат. Негодящая из меня лекарка…