Полуночные укусы. Сборник рассказов из серии "Морганвилльские вампиры" (ЛП)

На этот раз он был в темнице несколько месяцев, или по крайней мере он так думал; время как жидкость, изгибается, течет и разделяется на ручейки, которые высыхают. Оно как циркуляр, подумал он, как змея, поедающая свой хвост. Однажды у него на мантии была такая брошка из мерцающей меди, вся ее чешуя проработана в мельчайших деталях. Мантия была темно-синей, очень идущей к лицу, из толстой шерсти и выделана мехом. Она помогала ему остаться в живых, когда-то давно, в метель. Когда он был жив.

Это был один из многочисленных случаев, когда он пытался сбежать от хозяина. Конечно, его хозяину не нужна была мантия или мех, или что-нибудь, чем можно укрыться, когда его искал. Его хозяин мог бежать весь день и ночь, мог чувствовать его запах на ветру и следить за ним, как волк, преследующий оленя.

А потом съедающий его. Но понемногу, по укусу за раз. Его хозяин был милосерден.

В темнице холодно, подумал он, но как и его старый хозяин, теперь его не беспокоил холод. Влажность, возможно… влажность его беспокоила. Ему не нравилось ощущение воды на своей коже.

На этот раз он здесь слишком долго, подумал он; его одежда почти сгнила, и он мог видеть его ослепительно белую кожу, проглядывающую через прорехи и дыры в том, что когда-то было прекрасным льном и экзотическим бархатом. Не говоря о былом цвете, когда времена были лучше… темно-синий, как мантия, возможно. Или черный. Он любил черный. Волосы у него были темные, а кожа загоревшей, но сейчас волосы спутаны в беспорядке до неузнаваемости, а кожа как лунный свет с медным отливом. Когда у него было достаточно еды, она снова темнела, но он долго голодал. На крысах не протянешь, и у него заболело в суставах, как у старика.

Он не помнил, что такого сделал, что оказался здесь, снова, в темноте, но он предположил, что это должно быть что-то глупое, или вопиющее, или просто невезение. Это не имеет большого значения. Они знали, чем он был, и как его содержать. Его заперли, как кролика в клетке, и будет ли он мясом на столе или мехом на мантии богатого мальчика, ему ничего не оставалось, кроме как ждать и наблюдать.

Кролики. Он всегда любил кроликов, любил их мягкий как шепот мех и их любопытные, шевелящиеся носы и пышные хвосты. У него был крольчонок, когда он был ребенком, коричневый такой, он спас его от клетки, когда тот был совсем маленьким. Он кормил его своими крохами еды и прятал подальше от его матери и сестры, пока он не стал слишком большим, и мать забрала его, а потом было кроличье тушенное мясо, и он плакал и плакал…

На его щеках были слезы. Он вытер их и попытался выбросить эти мысли, но как и все его мысли, у них была своя воля; они прыгали, бегали и кричали, и он не знал, как успокоить их.

Может, ему суждено быть здесь, в темноте, где он не мог нанести больший вред.

Никаких шагов в коридоре, но он услышал лязг ключа в замке, громкий, как церковный колокол, и это заставило его попытаться подняться на ноги. Потолок был низким, и лучшее, что он мог сделать, этот присесть и забиться в угол, пытаясь спрятаться, хотя скрываться самое глупое, что можно сделать. Он был силен — он мог сражаться. Он должен сражаться…

Отблеск факела обжег глаза, он вскрикнул и закрыл их. Серебряные цепи на его руках щелкнули, и он почувствовал запах свежих ожогов, когда они обожгли новую, свежую кожу.

— Боже милостивый, — прошептал голос, новый голос, добрый голос. — Лорд Мирнин? — Она — а это была она, понял он — выпалила имя. Ужас в ее тоне врезался в него, и на мгновение он задавался вопросом, как плохо он выглядел, чтобы породить такую жалость. Такую незаслуженную симпатию. — Мы узнали, что вас удерживают здесь, но я и представить не могла…

Его глаза быстро адаптировались к новому свету, и он сморгнул ложные образы… но она все еще блестела. Золото, на ее бледном платье была золотая отделка, и золото вокруг ее шеи и на ее тонких пальцах. Волосы сияли красным, сплетенные в виде короны.

Ангел явился в его ад, и она горела.

Он не знал, как говорить с ангелом. В конце концов, он никогда не встречался с ними раньше, и она была такой… прекрасной. Она произнесла имя, его имя, имя, которое он потерял здесь, во тьме. Мирнин. Меня зовут Мирнин. Да, похоже на правду.

Она, казалось, поняла его колебания, потому что сделала шаг, наклонилась и положила что-то между ними… затем снова с факелом отошла к двери. То, что она оставила на испачканном каменном полу, привлекало его внимание не столько внешним видом — простой, покрытый глиной кувшин — сколько вкусным, невероятным запахом, исходящим из него как невидимая аура. Теплая. Легкая. Еда.

Он вскарабкался как паук, открыл его и вылил кровь в рот, и это была жизнь, солнце и цветы, и каждая хорошая вещь, которую он когда-либо знал, жизнь, и он осушил кувшин до последней липкой капли и плакал, прижимая его к груди, потому что он забыл, что значит быть живым, и кровь напомнила ему, что он потерял.