Полуночный ковбой (сборник)

— Остановитесь! — пронзительно завопил Джонс, но было уже поздно. Кто-то, услышав выстрел из ракетницы, нажал на курок, а это, в свою очередь, всколыхнуло всех остальных. Русские моряки попадали в кучи мусора, стоило дроби, не причинившей никому вреда, с треском рассыпаться над их головами, и открыли ответный огонь, столь же яростный и безрезультатный. И минуты не прошло, как обе стороны полностью израсходовали свой боезапас. Только полицейские сберегли свои патроны, а все потому, что они так глубоко зарылись в мусор, спасаясь от ожидаемого пулеметного огня, что просто не смогли участвовать в бою. Наступило затишье. Первым поднял голову Джонс, прыгнувший при первых выстрелах в облупленную ванну, полную жидкой грязи. Потом по всей свалке из-за камней и булыжников стали осторожно высовываться головы. Люди ощупывали себя, с удивлением глазели друг на друга, пораженные, что они еще живы. Так продолжалось около минуты.

Тут Лютер Грилк поднялся во весь рост, держа в руке литровую бутылку из-под джина, и швырнул ее в Лысенко, который занял позицию под перевернутой детской коляской. Малявин в ответ запустил помятым стаканчиком для бритья с видом Ниагарского водопада, попал Грилку в левое ухо, и тот опрокинулся прямо на Левериджа. Художник вскочил, и тут на глаза ему попался Хрущевский, который запутался в диванных пружинах. Леверидж подбежал, треснул его обрубком метлы по макушке, а потом юркнул обратно в свою нору из консервных жестянок. Крегиткин схватил треснувшее сиденье для унитаза, метнул его в убегавшего художника, но не рассчитал, и изогнутое дугой сиденье как хомут повисло на шее Фрэнка, который в этот момент вылезал из укрытия. От неожиданности он сел прямо в разбитую кухонную раковину и застыл там с выпученными глазами. Люди наконец поняли, что стрельбы бояться нечего, и тут же в воздухе замелькали все сокровища распотрошенной свалки. Эта бомбардировка продолжалась довольно долго. В ход пошли бутылки, глиняные черепки, камни, обломки мебели, но потери, на удивление, были легкими. Василову залепили в челюсть ручным зеркальцем в металлической оправе, выбившим ему четыре передних зуба. Малявин вывихнул руку, пытаясь швырнуть в противника аккумуляторную батарею. Полицейский Гарри временно выбыл из строя, когда Хрущевский метнул в него топорищем. Оно со свистом пролетело над свалкой и поразило Гарри в солнечное сплетение. Бродскому рассекло левую щеку прямым попаданием обломка альпенштока, украшенного памятными медальками с озера Люцерн[18]. Во второй части битвы лишь несколько ее участников получили растяжения и ссадины. Чайки, парившие над бранным полем, пронзительно кричали и галдели. Порой им приходилось увертываться от слишком высоко летящих снарядов.

Сражение перешло в третью фазу, когда капитан со своего наблюдательного пункта, устроенного в груде батарей центрального отопления, подсчитал защитников свалки и понял, что превосходит противника, по крайней мере, втрое. Он прикинул расстояние до хижины, где скрывался Золтин, и рассчитал, что для лобовой атаки ему хватит двадцати человек, остальные будут сдерживать американцев. Потом они захватят автомобили, сгрудившиеся как по заказу в центре свалки, и, дай Бог, без труда вернутся на подлодку. Он вылез из-за батарей и окликнул Розанова, пытавшегося смастерить рогатку. Он привязывал велосипедную камеру к железной кровати. Капитан изложил ему свой план, и Розанов полностью разделил его.

— Отлично, — сказал он. — Надеюсь, все пройдет хорошо и мы благополучно отсюда выберемся. Я всякое предполагал, высаживаясь на берег, но мне и в голову не могло прийти, что мы так влипнем. А зачем вы дали сигнал из ракетницы?

— Это своеобразная психическая атака, — холодно отвечал капитан, увертываясь от летящего в него будильника, который разлетелся вдребезги, стукнувшись о землю. — Странно, почему молчат зенитки? Двух залпов было бы достаточно, чтобы эти босяки испугались и прекратили сопротивление.

— Хороша атака, нечего сказать, — заметил Розанов, вздрагивая от грохота железной кастрюли, упавшей поблизости. — Будем надеяться, что ваш следующий психологический расчет сработает получше.

— Розанов, вы забываетесь, — отрезал капитан. — Я подам рапорт о вашем переводе с корабля, как только мы вернемся.

— А может быть, вы пожелаете сделать это прямо сейчас? — Розанов попробовал натянуть камеру, но один ее конец оторвался и хлопнул его по уху. Розанов выругался сквозь зубы и пнул кровать ногой.

— Я отдам вас под трибунал! — вскричал капитан. — Вы будете с позором списаны на берег! Флотская служба не для вас.

— Если флот теперь выполняет те же задачи, что мы сейчас, то я сам с удовольствием подам в отставку, — сказал Розанов. Бутыль из-под вина описала в воздухе петлю и грохнулась о газовую плиту, осыпав капитана и Розанова дождем осколков. — После такой практики мне только в пехоту и идти, — заявил он, отряхивая осколки.

— Вы заслуживаете расстрела! — завизжал капитан. — Вы — паникер!

— Лучше кончим болтать и поищем Золтина, — предложил Розанов. — От пустых разговоров толку не будет.