Проходя мимо окон и иллюминаторов, Бруно рассеянно поглядывал на виднеющиеся Меркурий и звездный городок. Видел он и краешек Солнца, фазы которого менялись в зависимости от расположения планеты, закрывавшей светило своей огромной массой.
Хорошо, что есть Меркурий, иначе невозможно было бы выжить при мощнейшем излучении и страшном жаре, идущим от Солнца.
“Нет, — думал Кокдор, — планета за Меркурием, предполагаемый Вулкан — это все басня. Даже если бы какой-то булыжник и вертелся в тех краях, какая форма жизни могла бы зародиться рядом со звездой?”
Кокдор приостановился, так как его внимание привлек какой-то аппарат, летевший в пустоте. Формой он напоминал тарелку с обрубленными краями. Такой модели он не встречал, хотя избороздил весь космос вдоль и поперек. Незнакомый звездолет показался ему любопытным. Наверное, недавно построен меркурианскими инженерами — безостановочные космические работы велись повсюду.
И все-таки он улавливал что-то знакомое. Где он мог это видеть? Нет, никогда еще эта модель не появлялась в тех просторах, в которых он бывал, хотя ощущалось смутное сходство с чем-то.
Вдруг его осенило. Неужели…
На голограммах, которые воспроизводила Доротея, какими бы мимолетными они ни были, угадывались и очертания межпланетных кораблей. Но Бруно не мог с полной уверенностью утверждать, будто то, что он видел сейчас, и то, что помнила Доротея, — одно и то же.
Кокдор продолжил свой путь к отсеку дезинтеграции.
Войдя, он вздрогнул.
Священник, дежурный офицер, техники, бедная Жолена, стоявшая между двумя надзирательницами, и два распростертых тела — все были в белоснежных одеждах. На этом спутнике вернулись к древней традиции, согласно которой белое считалось символом траура.
Только Люк, подошедший с другой стороны, и сам кавалер не соблюли обычай. Но, поскольку они выполняли функции свидетелей, на ход церемонии это не повлияло. Оба сдержанно кивнули присутствующим, и священник приступил к обряду.
Офицер явно спешил все закончить побыстрее. Техники ожидали свой черед с добродушно-туповатым видом.
Кокдор думал о своем.
Слышались рыдания Жолены. Вдвойне несчастная — из-за собственной неудачи и из-за печального конца Дона Клиффорда, она плакала, стоя между двух охранниц, сохранявших бесстрастное, замкнутое выражение лица.
Жолена продолжала делать вид, будто незнакома с кавалером. Никто не должен был знать об их первоначальном разговоре и об истинных причинах, которые привели Бруно на Меркурий.
Просторные дезинтеграционные печи были уже готовы. Они представляли собой два контейнера из серебристого металла, в которых мощные лучи из элементарных частиц должны были рассеять тела на атомы.
Кокдор закрыл глаза. Если бы окружающие хорошо знали его, они бы поняли, что в это мгновение дух его отделялся от тела и перемещался в мозг других людей.
И вдруг, не дав произнести роковой приказ, кавалер широко открыл глаза и выпрямился во весь рост.
— Прекратите, капитан! — произнес он. — Остановите дезинтеграцию! Эти двое не мертвы, они спят, я заявляю это со всей ответственностью. Если вы отправите их в дезинтеграционную печь, то совершите преступление. ОНИ ЖИВЫ!
Капитан, казалось, был сильно раздосадован. Он относился к породе идеальных исполнителей, которые умеют прекрасно следовать точным инструкциям, старательно избегать проявления всякой инициативы — другими словами, уходить от личной ответственности. Ему и было поручено провести дезинтеграцию двух умерших заключенных. Врачи, хоть и слишком поспешно, уже констатировали смерть, и ему этого было вполне достаточно.
Протест, исходивший от такого заслуженного человека, каким был Кокдор, вносил сумятицу в его ясные жизненные устои.
— Кавалер, — ответил он сухо, — у меня есть приказ. Эти два трупа должны быть немедленно дезинтегрированы и…
— Да говорю же я вам, что они живы! Я только что просканировал мозг каждого из них! Конечно, они в глубоком коматозном состоянии, в летаргии. Не могу понять почему. Я знаю только, что они живы! И об этом надо немедленно доложить командору.
То ли дежурный офицер посчитал пустым хвастовством утверждения Кокдора о сканировании мозга этих трупов, то ли он получил строжайшие инструкции, запрещавшие кому бы то ни было вмешиваться в процедуру дезинтеграции, но так или иначе на лице его отразилось сильнейшее упрямство и он, поколебавшись всего лишь краткий миг, заявил:
— Сожалею. Вы можете, если так уж хотите, принести протест командору или в более высокие инстанции, но у меня нет никаких полномочий отходить от полученного приказа.
Жолена упала в обморок. Обе надзирательницы, храня то же бесстрастное и холодное выражение лиц, пытались по очереди привести ее в чувство, действуя методично и четко, но жесты их были лишены женственности и человечности.
Кокдор побелел. Он вполне владел собой, но перед ним была самая непреодолимая стена — стена человеческой глупости.